— Что подводит нас к вам — сказал Ноусли. Он подался вперёд и внимательно посмотрел на неё. — Хотите вернуться в Мэдменхем или остаться здесь? Не могу гарантировать, что немцы не запустят ещё одну ракету в нашу сторону, но, скорее всего, они уже поняли, что это бессмысленно. А если и запустят — значит, одной ракетой меньше по Лондону.

Кэй удивлённо посмотрела на него. Она поднималась по лестнице в уверенности, что её уволят, а теперь ей предлагали выбор. Она вспомнила восторг прошедшего дня — ощущение, что впервые в жизни она действительно воюет, нанося удар врагу. На самом деле выбора не было.

— Я остаюсь, сэр. Спасибо.

— Хорошо. Я сообщу лётному офицеру Ситуэллу. Сегодня переночуете в комнате Колвиль, а завтра утром заступаете на дежурство.

Она поднялась, отдала честь, взяла чемодан и пальто.

— Можно спросить, сэр — запускали ли немцы сегодня ещё Фау-2?

— Только одну, — ответил Ноусли. — Но, похоже, она дала осечку. Не полетела ни на какой объект, насколько нам удалось определить. — Он сделал рукой скользящее движение, изображая траекторию. — Просто взмыла прямо вверх, в космос.

Граф стоял у пускового стола, лицо поднято к небу, руки раскинуты в стороны, словно призывая гибель.

«Давай, ублюдок! Вернись к папочке!»

Это был чистый спектакль. Он знал это. Восточный ветер, дувший весь день, или же стратосферные ветра, достигающие скорости в 200 километров в час, могли отклонить её при спуске. Вот что было абсурдным в британской попытке вычислить точку запуска, экстраполируя параболическую траекторию. Гироскопы и рулевые стабилизаторы боролись с природой, чтобы удержать курс. Но без радионаведения ракета никогда не могла лететь строго по заданной траектории.

Простояв пять минут, вглядываясь в облака, он опустил руки. Вероятно, её унесло в море.

Он развернулся и пошёл обратно через всё ещё пустой лес, в сторону Схевенингена. Он был готов ко всему, что ожидало его дальше.

Через час, когда он вернулся в гостиницу, в коридоре стояло полдюжины солдат артиллерийского полка. Они молча расступились, пропуская его. Наверху, дверной косяк его комнаты был разбит, а внутри копались гестаповцы. Кровать и матрас были перевёрнуты. Бивак уже открыл чемодан и стоял у окна, поднося к ускользающему свету одну из полосок микрофильма, нахмурившись.

— Что это такое?

— Я не знаю.

— И вы хотите, чтобы мы в это поверили?

— Мне всё равно, верите вы или нет. Я не знаю, что на нём.

— Почему это у вас в комнате?

— Меня попросили приглядеть за ним.

— Кто?

— Профессор фон Браун. Можете у него спросить.

— Мы спросим, не беспокойтесь. И это далеко не всё, что мы собираемся у вас выяснить.

Они вывели его на улицу, где уже ждала машина, и повезли по темнеющим улицам к большому современному дому недалеко от центра города — гестаповской штаб-квартире. Странное здание с высоким скатом крыши, почти без окон, с толстыми кирпичными стенами — напоминало капюшон монаха.

В комнате для допросов на первом этаже его досье уже лежало на столе. Толщиной в десять сантиметров. Видимо, запросили его заранее — либо из регионального отделения в Штеттине, либо, что вероятнее, из главного управления на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. Неудивительно, что Бивак с самого начала знал о нём так много.

Именно Бивак занял кресло напротив.

— Вы — диверсант.

— Нет.

— Три дня назад вы саботировали запуск ракеты, в результате чего погибли двенадцать человек, и сегодня вы снова устроили саботаж.

— Нет. — С любым другим, кроме национал-социалистического офицера по идеологии, он, возможно, уже бы и признался — просто чтобы всё закончилось. Но Биваку он этого удовольствия не доставит. — Ракета была неисправна. Десять процентов из них такими и оказываются, вы ведь знаете. Или вы думаете, я виноват в каждой неудаче запуска?

— Один из солдат технической группы утверждает, что вы велели ему открыть отсек номер два, а не номер три.

— Он ошибается.

— Незадолго до запуска вы поднялись наверх и отключили радиоприёмник.

— Нет. Как я уже говорил тогда — я хотел проверить трансформатор. Вы и раньше видели, как я это делаю.

— Зачем лгать, Граф? Уже одно ваше поведение после осечки ракеты доказывает вашу вину.

— Если вы спрашиваете, почему я не убежал, как остальные — а зачем? Вероятность того, что она упадёт точно в ту точку, откуда стартовала, — один к миллиону.

Лицо Бивака начало выдавать раздражение. Он бросил взгляд на двух гестаповцев, прислонившихся к стене, наблюдавших за происходящим с руками на груди.