– Вы же понимаете, что мы должны задать этот вопрос? – сказал Тристан.

– Да. Я просто не ожидала, что попаду в засаду.

– Это засада? Форрест напрямую связан и с Джудит Лири, которая знала Томаса Блэка. Почему об одной связи вы упомянули, а о другой нет?

– Потому, Тристан. Это не имеет никакого значения. Форрест никак не связан с Джейни Маклин. Он был в ужасе от всей этой истории. Перестал общаться с Робертом, когда его арестовали.

Кейт смотрела на Мэдди, пораженная ее наивностью или же настойчивостью – она не вполне понимала, что именно это было.

– В связи со сложившейся ситуацией нам нужно поговорить с Форрестом.

– Конечно. Уверена, с этим проблем не будет. Он и сам собирался поговорить с вами, правда, по поводу статьи в «Риал Крайм». – Мэдди резко поднялась, запустила руку в карман пальто. – А теперь мне правда пора возвращаться в офис. Вот ваши ключи. Главный вход, парадная дверь, задняя дверь, ведущая во двор. – Она положила на стол два комплекта ключей. – Я попрошу Форреста вам позвонить. Как я уже сказала, он рад будет пообщаться в любое время. А теперь извините.

Миг – и входная дверь захлопнулась. Кейт и Тристан ошарашенно застыли, а потом поднялись, подошли к окну и стали смотреть, как Мэдди переходит дорогу, наклонив голову и оживленно разговаривая с кем-то по телефону. Она выглядела совершенно другим человеком. Деловитым и уверенным.

– Что это было, черт возьми? – спросила Кейт.

– Я думаю, ваш вопрос ей пришелся не по вкусу, как нам этот кофе, – сказал Тристан. – Неужели она искренне считала, что мы не узнаем о Форресте?

– Слава богу, мы подписали контракт. Думаю, нам нужно вооружиться дополнительной информацией. Съездить в Голден Лейн. Нанести визит Роберту Дрисколлу.

Полуденное солнце косо светило сквозь щели четырех стен тюрьмы Уэйкфилд, которую в Британии прозвали «Особняком монстров». Питер Конуэй прошел сквозь двери, медленно и с трудом двигаясь, всем телом опираясь на трость.

На следующий день его ожидал стоматолог. Зараженные десны болели так сильно, что он не мог ни спать, ни есть, и от этого совсем ослаб.

Двое сопровождавших его охранников помогли ему пройти по коридору из камеры.

С момента госпитализации он заметил, что отношение людей к нему изменилось. Через несколько недель ему должно было исполниться пятьдесят девять, и, беспомощный, слабый, беззубый, он чувствовал себя львом, уже не способным рычать. Его больше не выводили в общий прогулочный двор, и теперь ежедневную дозу свежего воздуха он должен был получать в другом дворе, поменьше, где никогда раньше не бывал и где компанию ему составлял лишь детоубийца Томас Блэк, сидевший в инвалидной коляске.

Несмотря на слабый солнечный свет, Томас Блэк всегда носил огромные очки и шерстяную шляпу. В первые десять лет заключения он был крепким, мускулистым мужчиной. Но рак разрушил все его тело снаружи и изнутри, и теперь его было не узнать. Дверь закрылась, на тридцать минут заперев их во дворике, и Томас взглянул на Питера. Единственный квадрат голубого неба был виден наверху, сквозь тонкую сетку. Через окно за ними наблюдал санитар.

Мысль о том, что остаток дней он проведет в тюрьме, больше не пугала Питера. Теперь это означало лишь, что за решеткой он состарится и умрет – и в этом что-то да было. Он считался высокопоставленным заключенным. Его боялись. С ним обращались по-другому – не лучше, но по-другому. Его уважали.

Но теперь Питер видел, что он стареет, и стареет некрасиво. Он вспомнил, что говорил по этому поводу один из его коллег, еще в другую эпоху, когда он был полицейским: вот тебе тридцать, вот сорок, а к пятидесяти ты станешь уксусом или вином – это зависит от тебя.

– Вот куда нас отправляют перед живодерней? – спросил Питер, ковыляя к Томасу.

– Это и есть живодерня. Просто пока мы об этом не знаем, – сказал Томас. – Они забрали мой мочевой пузырь и кишки. И, насколько я знаю, забрали твои зубы.

– Завтра они заберут остальное.

Томас сверкнул жуткой хеллоуинской улыбкой.

– Генри Йейтс хорошо тебя отделал, да? – Он издал шипящий звук, его плечи затряслись.

– Это смех третьей или четвертой стадии?

– Четвертой. От любого движения я немного припускаю в штаны, но мне подвесили мешок. – Он потер пальцем под очками. – Вообще-то, ты мне должен спасибо сказать. Я вызвал охрану.

– Ты выждал несколько минут, просто наблюдая.

Томас вновь зашипел.

– Сам виноват, не устоял на ногах. Что бы ни случилось в драке, если на ногах устоишь, рожу тебе не перекроят.

– Сколько тебе осталось жить?

– Говорят, полгода.

Глядя на Томаса, можно было сказать, что ему осталось еще меньше. На хорошее вино он уж никак не походил. Уксус до мозга костей.

– Запишу в ежедневник, – пообещал Питер.

Повисла тишина. Он обвел взглядом жалкий дворик – гулять тут по кругу в его состоянии было просто смешно. Тут и собака не разлеглась бы.

Томас поправил шерстяную шапку и пристально посмотрел на него. Питер знал историю каждого заключенного. Знал, кто из них как попался. Томаса Блэка полиция остановила из-за неисправных стоп-сигналов. В задней части его фургона нашли полумертвую девушку, завернутую в брезент. Ему было сорок два года.