— Господа, благодарю вас, — переведя дух, выговорила Наталия. — Отсюда я доберусь самостоятельно.

— Еще целый квартал, — ответил Антон, снимая респиратор, чтобы поправить затяжки.

— Неважно, здесь со мной уже ничего не случится…

Фонарь над ними со звоном погас, посыпалось стекло. Одновременно слева метрах в двадцати ослепительно вспыхнули фары патрульной машины.

— Не двигаться! — рявкнул громкоговоритель.

На фоне дымных фар возникли три силуэта: два тощих жердяя и огромных размеров толстяк. Когда он приблизился, Антон разглядел сержантские нашивки на его воротнике.

— Служба общего контроля, — подойдя, верзила небрежно козырнул и как можно неразборчивее представился, — Сржнтдмин. Вы нарушаете комендантский час. Пройдемте.

— Добрый вечер, сержант, — подчеркнуто вежливо сказал Антон, застегивая маску, которую едва успел вернуть на место. — А не подскажете, который час?

— Полдвенадцатого, — машинально ответил толстяк. Тут до него дошло. — Умный, да? Ну, ничего, потусуемся полчасика, — прошипел он.

Ситуация складывалась прескверная. От толстяка несло перегаром, который не мог перебить даже запах дешевого дезодоранта.

— Почему без нашивок? — толстяк пихнул Виктора в плечо.

— Временно безработный, ищу…

— Закрой хлебальник, — лениво махнул рукой сержант. — Ой, а это у нас что? Де-е-вушка!

Толстяк протянул руку, чтобы стянуть капюшон с головы Наталии. И тут Антон сделал нечто, чего от него не ожидал никто: со словами «Не трогай ее!» оттолкнул руку сержанта. Несмотря на двухкратную разницу в весе, толстяк пошатнулся и на секунду замер в изумлении. Плохо застегнутая маска Антона свалилась на землю.

Все лучше и лучше: Виктор лихорадочно соображал, что даже если сейчас ему удастся свалить этого борова ударом в голову, вон стоят еще двое, а Антон, мягко говоря, не бойцовского телосложе…

Опомнившись, толстяк истошно взвыл и выхватил из-за пояса дубинку. И тут, будто в продолжение его воя, над головами раздался взрыв. Из окна верхнего этажа дома над ними вырвалась ослепительно яркая струя пламени, по асфальту вокруг забарабанил горящий мусор. Патрульные, заорав, бросились прочь. Виктор, Наталия и Антон поспешно скрылись в темноте.

Где-то вдалеке завыла пожарная сирена.

Утро приближалось медленно, но неумолимо. До звонка общеквартального будильника оставалось еще два с половиной часа, но Наталия понимала, что снова уснуть не получится.

…В первом часу ночи она влетела в свой подъезд, бегом, не останавливаясь ни на мгновение, преодолела двадцать лестничных маршей; пронеслась по длинному темному коридору от неработающих лифтов к двери квартиры. Оказавшись внутри, тихо, насколько возможно, закрыла за собой дверь, заперла ее на оба замка и задвинула железный засов. И лишь затем позволила себе обессиленно сползти на пол тесной прихожей.

Несколько минут она продолжала дышать как загнанное животное, сердце бешено колотилось… Но в то же время сознание отстраненно и бесстрастно, как контрольная программа автомата, регистрировало возникшие в организме аномалии: повышенный пульс, нервное перенапряжение, мышечные спазмы, вызванное дымом раздражение слизистых оболочек, звон в ушах, все еще не угасший после взрыва над головой.

Все это как будто происходило не с ней.

Во втором часу, после чуть теплого душа и полкружки дрянного чая, Наталии все-таки удалось заснуть.

…Мучительный, болезненно яркий, нарочито последовательный и до ненормального логичный сон. Его разные вариации она видела множество раз. И вот опять: она стоит босиком на обшарпанном паркете в каком-то незнакомом полутемном зале. Высокие окна, по сторонам которых свисают, доставая до самого пола, тяжелые пыльные занавеси. На потолке угадываются остатки некогда украшавших его росписей. Стылый белесый свет из окон ложится на пол вытянутыми, рассеченными прямоугольниками.

Зал пуст. Лишь у дальней стены притулился рояль с приставленной к нему черной банкеткой.

Наталия несмело подходит к инструменту и вдруг видит, что за ним в углу сидит, обхватив колени, ребенок. Наталия окликает его, но дитя даже не шевельнулось.

Наталия озадаченно отступает, потом садится за рояль, поднимает покрытую толстым слоем пыли крышку и осторожно проводит рукой по клавишам, словно пытаясь разбудить их до того, как начнет играть.

Их с Антоном бабушка, изредка садившаяся за инструмент, всякий раз играла одну и ту же мелодию. Какую-то задумчивую лирическую пьесу, написанную в экзотической тональности — ребемоль-мажор. Наталия уже не могла вспомнить ни названия, ни кто ее сочинил. Помнила лишь, как ее играть.