Вуди признался нам, что летом получил травму на тренировке, но клялся, что не принимал талацен. Однако результаты рентгена заставляли усомниться в том, что он мог играть без обезболивающих. Сам он считал единственно возможным объяснением то, что командный врач запутался, выписывая ему витамины для лечения простуды.

— Не верится мне в эту историю, — сказал я Александре. — Он вилку за столом еле держит. Не знаю, конечно, но не уверен, что он по собственному почину не принимал талацен.

— Зачем ему нам врать?

— Наверно, потому, что ему стыдно.

Она поморщилась:

— Сомневаюсь.

— Ну, естественно, сомневаешься! Ты бы ему вообще все грехи без покаяния отпустила! Вечно с ним носишься как с писаной торбой!

— Марки, ты что, ревнуешь меня к нему?

Я уже жалел о том, что сказал.

— Да вовсе нет, — ответил я не слишком уверенно.

— Маркикетик, обещаю: когда у тебя из-за полоумного врача, перепутавшего лекарства, проедут мимо носа семь миллионов долларов и карьера профессионального футболиста, ты получишь право как минимум на такое же внимание, какое я оказываю Вуди.

Вуди так и не окончил университет.

На зимних каникулах, которые начались сразу после его исключения из «Титанов», мы с Гиллелем пытались его приободрить, но без особого успеха. К началу занятий он, так и не оправившись, поехал в Мэдисон, но не смог переступить границу кампуса. На подъезде к первым строениям он остановил машину.

— Ты чего? — спросил Гиллель, сидевший рядом.

— Не могу…

— Что не можешь?

— Вот это все… — выдохнул он, показав на стадион «Сол Гольдман».

Он вылез из машины и сказал Гиллелю:

— Поезжай, я потом. Мне надо пройтись.

Гиллель в некотором замешательстве уехал. Вуди так и не пришел. Ему нужна была любовь и нежность: он пошел на автозаправку и укрылся у Коллин. Больше он с ней не расставался. Стал жить у нее и целый день работал с ней на заправке. Отныне только она удерживала его в Мэдисоне. Без нее он бы давно сбежал куда подальше.

Гиллель каждый день заезжал к нему. Приносил конспекты, пытался убедить его не бросать все под самый конец.

— Вуди, тебе осталось доучиться всего несколько месяцев. Не упускай такой шанс…

— Мне не хватает духу, Гилл. Я больше не верю в себя. И вообще ни во что не верю.

— Вуди… Ты принимал допинг?

— Нет, Гиллель. Клянусь. Вот потому и не хочу возвращаться в этот лживый университет. Не надо мне больше от них ничего, они меня уничтожили.

Спустя несколько недель, 14 февраля 2002 года, Вуди решил в последний раз съездить в университет Мэдисона — забрать свои вещи из их с Гиллелем комнаты.

Коллин одолжила ему свою машину, и он под вечер отправился в кампус. Попытался дозвониться Гиллелю, но безуспешно: наверно, тот работал в библиотеке.

Он постучался. Никакого ответа. Ключ у него сохранился; он вытащил его из кармана, повернул в замочной скважине и открыл дверь. В комнате никого не было.

На него вдруг навалилась печаль. Он немного посидел на своей кровати, еще раз оглядел комнату. На миг закрыл глаза и снова увидел, как они с Гиллелем и Александрой в яркий солнечный день гуляют по кампусу, а на них все смотрят. Помечтав с минуту, он открыл большую сумку, которую принес с собой, и начал складывать туда свои вещи: несколько книг, фотографии, любимую лампу, привезенную из Оук-Парка, кроссовки, в которых пробежал столько километров. Потом открыл шкаф с одеждой, своей и Гиллеля. Три верхних полки были его. Он все переложил в сумку; потом, отступив немного назад, с грустью посмотрел на открытый шкаф: первый раз в жизни он по своей воле уходил от Гиллеля.

Всматриваясь в полки, он вдруг заметил на нижней полке Гиллеля, в самой глубине, неясные контуры какого-то предмета. Подошел поближе и разглядел бумажный пакет, спрятанный за кучей одежды. Непонятно почему ему захотелось посмотреть, что там такое. Что-то привлекло его внимание. Он раздвинул одежду и вытащил пакет. Открыв его, он побледнел и почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.

Дядя Сол всего дважды заезжал к моим родителям в Монклер. Это я знаю точно: мать вечно жаловалась, что он к нам и носу не кажет. Иногда я слышал, как она ругалась по этому поводу с отцом, особенно когда речь шла о семейных праздниках.

— Это не дело, Натан, твой брат вообще у нас не бывает! Тебя это не смущает? Он даже не знает, как выглядит наш дом.

— Я ему показывал фото, — успокаивал ее отец.

— Не строй из себя дурачка, пожалуйста!

— Дебора, ты же знаешь, почему он не появляется.

— Знаю, потому и дергаюсь! Как вы мне надоели с вашими идиотскими семейными историями!

Я долго не знал, на что намекает мать. Бывало, я встревал в их разговор:

— А почему дядя Сол не хочет сюда приезжать?