— Неважно, — всякий раз отвечала мать. — Глупости сплошные.

Первый раз он приехал в июне 2001 года, после смерти дедушки. Когда бабушка позвонила ему и сообщила, что дедушка умер, он неожиданно заехал к нам.

Второй раз случился в четверг, 14 февраля 2002 года, после того как от него ушла тетя Анита.

В тот день я приехал в Монклер под вечер. Был праздник святого Валентина, и я направлялся из университета в Нью-Йорк, провести вечер и ночь с Александрой. С родителями я какое-то время не виделся и решил сделать крюк, чтобы их обнять и немножко побыть с ними в Монклере.

Подъехав к дому, я увидел, что на нашей аллее стоит дядина машина. Я кинулся в дом. Мать перехватила меня у дверей.

— Что у нас делает дядя Сол? — с тревогой спросил я.

— Марки, дорогой, не ходи на кухню.

— Да что происходит-то?

— Это тетя Анита…

— Что «тетя Анита»?

— Она бросила дядю. Ушла от него.

— Ушла? То есть как это ушла?

Я хотел позвонить Гиллелю, но мать меня отговорила:

— Подожди, не надо пока вмешивать во все это Гиллеля.

— Но что случилось?

— Я тебе все объясню, Марки, обещаю. Твой дядя останется у нас на выходные, поживет в твоей комнате, если ты не против.

Я хотел поцеловать его, но в приоткрытую дверь кухни увидел, что он плачет. Великий, грандиозный, всемогущий Сол Гольдман плакал.

— Наверно, тебе лучше поехать к Александре, — ласково прошептала мать. — По-моему, дяде надо немножко побыть одному.

Я не ушел, я удрал со всех ног. Я уехал из Монклера не потому, что меня попросила мать, а потому, что в тот день видел, как дядя плачет. Значит, он, всегда такой сильный, был всего лишь Самсоном: достаточно было остричь ему волосы.

Я поехал к той, с кем всегда было хорошо. К Александре, женщине моей жизни. Я знал, что она терпеть не может китчевый «день влюбленных», и устроил ей вечер без ужина из пяти блюд и красных роз. Заехал за ней прямо в студию, где она делала очередную пробную запись, и мы заперлись в номере «Уолдорф-Астории» — смотреть кино, заниматься любовью и поддерживать силы с помощью рум-сервиса. В ее объятиях я был надежно защищен от разворачивающихся событий.

В тот же вечер, 14 февраля 2002 года, Вуди сидел в комнате на кровати и ждал, когда вернется Гиллель. Тот вернулся только в начале одиннадцатого.

— Блин, Вуди, ты меня напугал! — вздрогнул он, открыв дверь.

Вуди не ответил ни слова, только пристально смотрел ему в лицо.

— Вуди? С тобой все в порядке? — спросил Гиллель.

Вуди указал на бумажный пакет, лежавший рядом.

— Зачем?

— Вуди… Я…

Вуди одним прыжком вскочил, схватил Гиллеля за шиворот и грубо прижал к стене.

— Зачем?! — заорал он.

Гиллель с вызовом посмотрел ему прямо в глаза:

— Ну, ударь меня, Вуди. Ты же все равно ничего больше не умеешь…

Вуди занес кулак и, сжав зубы, дрожа всем телом, долго держал его в воздухе. Потом яростно вскрикнул и выскочил вон. Помчался на парковку, сел в машину Коллин и рванул с места. Ему нужно было излить душу кому-то, кому он верил; единственным, кто пришел ему в голову, был Патрик Невилл. Он поехал на Манхэттен. Пытался ему дозвониться, но его телефон не отвечал.

К дому Патрика Невилла он подъехал в одиннадцать вечера. Поставил машину у противоположного тротуара, не глядя, перебежал улицу и ворвался в здание. Его остановил ночной портье.

— Мне надо подняться к Патрику Невиллу, срочно.

— Мистер Невилл вас ожидает?

— Позвоните ему! Позвоните, ради бога!

Портье позвонил Патрику Невиллу:

— Добрый вечер, сэр, простите, что помешал, но здесь мистер…

— Вуди, — подсказал Вуди.

— Мистер Вуди… Хорошо.

Портье повесил трубку и сделал Вуди знак, что тот может пройти к лифту. Поднявшись на 24-й этаж, он бросился к двери Невилла. Патрик видел в глазок, что он приехал, и открыл дверь, не дожидаясь звонка.

— Вуди, что случилось?

— Мне надо с тобой поговорить.

В глазах Патрика он заметил неуверенность.

— Я, наверно, тебе помешал…

— Нет, нисколько, — ответил Патрик.

На Вуди лица не было, он не мог его бросить в таком виде. Он впустил его и провел в гостиную. По дороге Вуди заметил стол, накрытый ко Дню святого Валентина, со свечами, большим букетом роз, шампанским в ведерке и двумя полными бокалами, к которым никто не притрагивался.

— Патрик, прости, я не знал, что у тебя гости. Я лучше пойду.