Они показались мне шедеврами, достойными любого музея.

Я свернул на подъездную дорожку, изумляясь тому, каким чудесным кажется мне столь банальное действие. Из окон лился мягкий, теплый свет. Я заглушил мотор.

На глазах у меня выступили слезы, и в этот момент Клара раздвинула занавески и помахала мне рукой. Я ответил тем же. За дочерью я разглядел профиль Аннелизе.

Какая же она красавица!

Я вылез из машины.

Дверь открыл Вернер. Взглянул на мое лицо, исцарапанное, в синяках. На распухшие, ободранные руки. Сделал большие глаза. Хотел сказать что-то. Я знаком заставил его умолкнуть.

Протянул руку, и он эту руку пожал.

Слов не потребовалось.

Я миновал его и подошел к Аннелизе. Она стояла застыв, будто каменная. Я выглядел не лучше мертвеца.

— Я люблю тебя.

Вот что я сказал.

Этой ночью я дождался, пока Аннелизе уснет, выскользнул из-под простыней, пробрался в свой кабинетик и закрыл за собой дверь. Включил компьютер, навел курсор на тот самый файл.

И отправил его в корзину.

Все, конец.

Последние дни марта я провел в постели, терзаемый горячкой, которая совершенно меня измотала. Жаропонижающие не помогали: болезнь только отчасти имела физическую природу. Спуск в недра Блеттербаха подкосил меня, и телу требовалось время, чтобы перезагрузиться и начать все заново.

Спал я плохо, урывками. В эти краткие промежутки времени возвращался в пещеру. Снова видел око тьмы, труп Грюнвальда, и монстр, всплывающий из воды, вовсе не был глыбой льда: у него были пасть, клешни и латинское имя. Я просыпался растерянный, напуганный, но в безопасности.

Дома.

Дом — это Клара, которая заглядывает в спальню с озабоченной мордашкой, приносит сок или лимонад: мне, больному, напитки кажутся горькими, но я выпиваю все до последней капли, чтобы сделать ей приятное.

— Вкусно, папа?

— Очень вкусно, золотце, — говорю я, борясь с подступающей рвотой.

— Хочешь, померяю тебе температуру?

— Лучше поцелуй меня, маленькая.

И она не жалела для меня поцелуев.

Время от времени, когда Аннелизе уезжала за покупками, Клара входила на цыпочках и садилась у изголовья. Рассказывала мне сказки, гладила по голове, будто это она взрослая, а я ребенок, за которым надо ухаживать. А порой просто сидела неподвижно и смотрела на меня.

Вы можете вообразить себе более сладостную картину любви?

Аннелизе ни о чем меня не спрашивала. Была заботлива, внимательна, переживала за меня. Я знал, что вопросы отложены на потом, читал это в ее взгляде, но сначала я должен был выздороветь.

И я выздоровел.

Лихорадка прошла. У меня все еще кружилась голова, и я себя чувствовал разбитым, будто по мне проехался дорожный каток. Но глаза уже не слезились, стоило прочесть газетную страницу, и мигрень напоминала о себе только легкой ломотой в затылке. Я стал есть с аппетитом. Аннелизе баловала меня, пичкая невероятным количеством разнообразных лакомств, от которых мне не хватало духу отказываться. Было так прекрасно ощущать что-то, кроме боли.

Прослонявшись пару дней по дому в халате, я рискнул сделать вылазку во внешний мир. Мне было необходимо глотнуть свежего воздуха. И, не судите строго, затянуться «Мальборо».

Я надел толстые джинсы, свитер и ботинки, куртку на теплой подкладке и переступил порог, полный решимости, словно Харрисон Форд, отправляющийся на поиски Святого Грааля [113] .

Неверными шагами я дошел до ворот. Потрогал их и вернулся. Довольный этим свершением, уселся на ступеньку и позволил себе выкурить сигарету.

Солнце стояло высоко, такое яркое, какого я не видел уже много месяцев, и я подставил лицо ветру, доносившему запахи леса. Весна вступала в свои права. Кое-где виднелись еще пятна снега, особенно на обочинах, куда снегоочистительные машины сбрасывали его грязными, темными кучками, но природа пробуждалась.

И я вместе с ней.

Внезапно я почувствовал, что Аннелизе стоит позади меня.

— Думаю, я должен все тебе объяснить, — начал я.

Она грациозно расправила юбку, села рядом и положила голову мне на плечо.

Послышался резкий крик дрозда, захлопали крылья. Какая-то хищная птица парила в небе, по которому медленно плыли белоснежные облака.

— Скажи мне только одно, Сэлинджер, — проговорила Аннелизе. — Все кончилось?

Я обернулся.

Поглядел ей в глаза.

— Все кончилось.

Она заплакала. Обняла меня. Я смотрел на облака. Их можно было коснуться рукой.

Через два дня я пошел на прием к тому же специалисту, который поставил меня на ноги после 15 сентября. Когда я признался, что не принимал психотропных средств, которые он мне прописал, врач вспылил.