– В итоге комиссия меня оправдала. Но я с готовностью приняла бы обвинительный приговор. Я считала и продолжаю считать, что совершила страшную ошибку, – закончила Коломба.

Данте едва осмеливался дышать в непроглядной тьме, что его окружала, – и в той, что была вызвана ее рассказом.

– КоКа… но почему ты винишь во всем себя? Что ты могла поделать?

– Задержать его прежде, чем он войдет в ресторан.

– Но ты увидела его только в последнюю секунду.

– Я – да. Но коллеги заметили его еще на улице. Они видели, как он входит в бутик. А я велела им подождать. Сказала, что теперь он у нас в руках, что он точно поднимется повидаться со своей девушкой. Что я пригляжу за ним и не дам ему уйти. Все выходы были под наблюдением, бежать ему было некуда, мы могли действовать без спешки. Строго говоря, не я отвечала за операцию, но французские коллеги последовали моему совету. В отчете они написали, что, цитирую, «полагались на мой опыт и знание предмета». Это был величайший провал французской – а может быть, и европейской – полиции за последние полвека. Никто не хотел брать на себя ответственность за подобное фиаско. Подал в отставку префект, едва не сняли шефа французской полиции, посольства разругались в пух и прах. С тех пор у нас не слишком теплые отношения с французами.

– Уверен, у тебя были веские причины так поступить. Я знаю, как ты рассуждаешь.

– Я знала таких, как Белломо. Я боялась, что он вооружен и откроет перестрелку в людном месте. Боялась, что пострадают люди. Но сделала только хуже.

– Поняв, что его вот-вот схватят, он бы в любом случае нажал на детонатор.

– Таково было и заключение комиссии, которая добилась, чтобы мое имя не трепали в газетах, а саму меня не вышибли из полиции. И я все время себе это повторяю. Но факт остается фактом: я приняла неверное решение. Поэтому я больше не могу делать свою работу. Не из-за приступов паники. С ними я могла бы справиться. Но я больше не могу полагаться на себя и собственное суждение.

Данте пододвинулся поближе к ней. Теперь их разделяла всего пара сантиметров. В темноте вырисовывался лишь ее невесомый силуэт. Он испытывал мучительное, почти непреодолимое желание ее обнять. Боже, как давно он не обнимал женщину! Как ему хотелось прижать к себе такую хрупкую в этот момент слабости Коломбу… Едва успев об этом подумать, Данте удивился самому себе и замер, уже потянувшись было, чтобы взять ее за руку. Не стоит, конечно, не стоит. Он снова откинулся на кушетке.

– КоКа, утешитель из меня не слишком хороший. Я так долго жалел себя, что, когда больно другим, единственная моя стратегия – дождаться, когда их боль пройдет. Но могу сказать тебе одно. Я убежден, что, если бы ты вела мое дело, когда я был заключен в силосной башне, ты бы меня нашла.

Коломба фыркнула:

– А у тебя неплохо получается.

– Правда? Я просто сказал, что думаю. Спать хочешь?

– Нет. – Коломба поднялась и, хрустнув позвонками, потянулась. После дневной пробежки мышцы приятно онемели, и она снова подумала, что пора вернуться в режим тренировок. – Не уверена, что мне удалось бы тебя найти, но мальчика с видео я хочу освободить, пока он не стал таким, как ты. Одного Данте Торре миру вполне достаточно.

К рассвету составленный Инфанти список сократился до тридцати, а к десяти утра – до шести детей. Остальных они вычеркнули, поскольку их трупы были с уверенностью опознаны либо не подходили по возрасту и полу. Прежде всего они исключили жертв убийств. По большей части это были новорожденные и грудные дети. Шесть оставшихся детей представляли собой воплощение жестокости судьбы. Одного мальчика унесло потоком во время наводнения – его так и не нашли, – другой сгорел в родительском доме, третий погиб при сходе лавины, четвертый и пятый разбились в авариях по вине тупоголовых лихачей: их тела были настолько изуродованы, что опознать их не смогли даже родные. Самой страшной и гротескной оказалась смерть шестого ребенка. Минивэн с шестью пассажирами, направлявшимися в паломничество к храму в провинции Мачерата, слетел с обрыва и взорвался. Все находившиеся в машине погибли. Тела были до неузнаваемости обезображены аварией и взрывом бензобака, что в жизни бывает столь же редко, сколь часто случается в кино. Этот допотопный, лишенный современных систем безопасности минивэн, принадлежавший приходу, пожалуй, вообще не должен был выезжать на дорогу.

Когда в списке осталось шесть имен, Коломба, осушив целый кофейник несмешанной арабики из Санто-Доминго, взяла на себя самую тяжелую задачу – связаться с семьями. Данте самоустранился. Как бы ему ни нравилось врать и притворяться по телефону, но человеческого горя он не выносил, особенно острой боли утраты сына или внука. При личном общении способность наблюдать за выражением лиц и языком тела позволяла ему отстраниться от ситуации, но, говоря по телефону, он не мог не распознать в голосах собеседников тысячу оттенков страдания, и это страдание откликалось в нем. И хотя у большинства людей для подобных случаев обычно заготовлен набор готовых фраз, Данте в этом смысле был настоящим социальным аутистом и скорее бередил раны, чем утешал.

Коломба понимала, что задача будет не из легких, но все прошло еще болезненнее, чем она ожидала. Ее звонок разбудил кошмары и вызвал слезы, проклятия и, по крайней мере в одном случае, горестные стоны. Тем не менее Коломбе оставалось лишь стоять на своем.

– Вы не могли бы прислать нам фотографию? Лучше всего по электронной почте, но факс тоже подойдет.

Она рассказывала сказки о статистических исследованиях полиции, о сборе данных, которые могут спасти жизни, и лгала лишь отчасти. В довершение всего только двое из опрошенных имели доступ к интернету или компьютеру, и Коломбе пришлось уговаривать остальных обратиться в интернет-кафе или в местный сувенирный магазин и отправить снимки как можно скорее. Каким-то чудом ни один родственник не отказался, и через пару часов у нее были фотографии всех шести детей.

Тем временем Данте, натянувший на глаза черную маску, спал плохо. Его мозг не переставал работать, и сон его постоянно прерывался. В своем тревожном забытьи он словно пытался собрать пазл из кусочков, которые отказывались совпадать. Среди этих кусочков был и Отец, и загадочный мальчик, и еще более загадочное поведение Ровере. Он не знал, как они связаны, но чувствовал, что его боль и побуждения – важная нить клубка, который он пытается распутать. Мысли его были сумбурными, что свойственно тем, кто ночами лежит с закрытыми глазами, напрасно призывая сон. Однако Данте снова и снова воскрешал в памяти уже известные ему детали, словно разгадывая головоломку: необходимо было частично заштриховать абстрактную фигуру, чтобы взгляду открылись скрытые очертания знакомых предметов.

Резкий поток света вырвал его из полудремы. Коломба грубовато сорвала с Данте маску и устало посмотрела на него:

– Они у меня. Есть одна идея.

– Фотографии детей? – с пересохшим горлом переспросил он, на ощупь отыскивая пачку сигарет.

– Да. Они в компьютере. Ты готов или еще время потянем? – с сарказмом спросила она.

– Одну минуту, я только умоюсь.

Ночью Данте рухнул в кровать, не раздеваясь. Теперь он снял рубашку, плеснул себе в лицо холодной водой из-под крана, принял всевозможные капли и пилюли, чтобы хоть немного приглушить мучащую его тревогу, и вышел в гостиную с полотенцем на плечах.