Мы с ним были только вдвоем, я хотел еще раз посмотреть на него. Увидеть то, что заставляет меня не убивать этого человека.

— Хотели бы, ваше высокое благородие, так порешили бы уже давно. А всё ходите вокруг меня да высматриваете нешта, — разбитыми в кровь губами, вися на дыбе, говорил бандит.

— В том ты прав. И вопрос не в моём желании. Я-то хочу тебя уничтожить, — говорил я, действительно ходя с задумчивым видом вокруг бандита.

За всё то, что учинили он и его люди, стоило бы живьём кожу снять с этого Кондратия. Но я чувствовал в нём иную силу… Ну вот уверен, что дай немного больше сил Кондратию — то Булавинское восстание показалось бы игрой в песочнице. Этот сильнее и хитрее Пугачева, большой воли и решительности человек.

Есть в нем какая-то внутренняя мощь, а также разум. Причём такой, что если выучить Лапу, то он бы мог стать и очень удачливым, мудрым казачьим атаманом, и даже в науке чего-то добиться.

И почему получилось так, что я нашёл подобного человека, но вынужден думать о его казни? Такой характер. Такая сила. И такой невероятный типаж!

— Ух! — влепил я Лапе кулаком в ухо.

— Благодарствую, ваше высокопревосходительство! И ручки свои не убоялись замарать об меня, грешного, — явно кривясь от боли, Кондратий храбрился.

А удар такой силы в ухо — очень болезненный. Я присмотрелся к нему, прищурив глаз.

— Если отпущу тебя, что делать станешь? — спросил я, принимая очень сложное решение.

— Заказ повинен исполнить. Коли серебро взял — за него должен ответить, — произнёс, насколько мог, ровно Кондратий Лапа.

Профессионал, твою мать! Мне вспомнился фильм с Жаном-Полем Бельмондо, где ликвидатору заказали африканского диктатора — и он всё-таки выполнил заказ, но уже когда этого диктатора убивать никто не хотел.

— Я всё же думаю, что ты умнее, чтобы опять стараться меня убить, — с ноткой разочарования сказал я.

— Так вы, ваше высокоблагородие, и не предложили ничего для мыслей иных. Просто так отпускать меня — то вам не с руки. Значит, повинен я теперь по-вашему что-то сделать. И вы можете не верить в мою честь и слово, но они живы и тверды у меня. Не такие, как у вас, благородий, но честным человек может быть даже и тот, что татьбой промышляет, — говорил Лапа.

А я смотрел ему в глаза и думал, что всё-таки буду его отпускать с тем, чтобы впоследствии использовать.

— Хочешь узнать, зачем ты мне нужен? Тогда слушай…

Я искал того человека, который стал бы разрабатывать на моих землях у реки Миасс золотые месторождения. В том, что такой человек должен быть в какой-то мере даже бандитом — я не сомневался. Это же будет своего рода Дикий Запад. Явно попробует кто-нибудь на зуб такого управляющего. Ну и золотоискателей под своим началом нужно держать в ежовых рукавицах.

Так что управляющий должен быть таким паразитом, с которым можно будет договариваться и которому будет понятна выгода — долгосрочная, а не сиюминутная. И он не убоится принимать жесткие решения, если кто не будет следовать условиям договора или воровать примется.

Золото Миасса находится сейчас на таких землях, где до конца и непонятно, у кого я их должен вообще купить. И вовсе сам факт покупки тех земель не будет означать ровным счётом ничего для тех людей, тех племён, которые рядом с Миассом кочуют.

Поэтому для Петербурга у меня должен быть хоть какой документ, что я купил земли. Да и эти две тысячи рублей, которые нужно «отмыть», должны быть задействованы. А потом нужно уметь защитить своё, наладить порядок и принимать золотодобытчиков, не давая возможности разгуляться им и лить кровь.

Кондратий, как я на него посмотрю, на такую роль более всего подходит.

— Неужто разум у вас, высокоблагородие, столь крепок, что не сердцем живёте, но умом своим? Вы же убить меня должны, — говорил Лапа, когда я уже отвязал его, дозволил сесть на лавку и даже дал воды с хлебом — то, что было в подвале.

— Я могу только одним объяснить, почему не убил тебя: чтобы мои люди посомневались, но приняли то, что ты жить будешь. Никто, кроме четверых моих людей, не знает, что саксонский посол заказал мою смерть. Я лишь объявлю о том, что перекупил у тебя заказ, что ты убьёшь тех, кто на меня охотится. Раздам денег тем, кто участвовал в том бою и кто выжил.

— Хитро… Вам оно да, но я, выходит, своё слово нарушаю…

— А ничего. Если ты разумом живёшь, то нарушишь слово разок, второй — лишь бы только всё на пользу шло.

— Готов на Святом Писании и на иконе, правильной, истинного обряда, клятву принести и присягу вам. Правда, в толк так и не возьму, на что вам моя присяга? Коли клятва будет. Чай, не в солдаты к вам записываюсь. Али в солдаты?

Кондратий откусил хлеба и запил водой, и даже это делал без спешки, без нерва, надёжно держа еду в крепких, но ободранных и окровавленных пальцах так, будто не было на нём сейчас ни царапинки. Удивительно, как всё это было похоже на деловые переговоры — но в каких декорациях!