Данилов почувствовал, как тяжело ему пришлось и как он устал, выстраивая вместе с Дариной это энергетическое поле и заглядывая в прошлое.

– Похоже, мы все равно ничего не узнали, – прошептала ведьма, отдергивая свою руку от его.

– А что мы должны были узнать? – переспросил он, с трудом воспринимая сегодняшнее время.

– Узнать мы должны были: волшебное – это что? И оно – где?.. Ладно, повторять здесь не будем. У нас есть еще один шанс: запасники.

Данилов со всей сердечностью поблагодарил сопровождающего, который вывел их на вольный воздух, к выходу на Миллионную.

Дарина посмотрела на него со скептическим выражением: похоже, говорить «спасибо» и проявлять человечность было не в ее правилах. Ее отношения с окружающими, вестимо, измерялись в денежном эквиваленте: мы вам платим, вы оказываете нам услугу, и баста.

После столь глубокого и ясного погружения в прошлое Данилов чувствовал опустошение, словно после целого дня приема страждущих в своем рабочем кабинете.

Да и работать в паре оказалось диковинно и непросто. Хотя он понимал, чувствовал, что синергия случилась – вряд ли ему в одиночку удалось бы увидеть прошлое настолько глубоко и ясно.

Они вышли на залитую солнцем Дворцовую. Народу здесь прибавилось – в основном, конечно, туристов. Вокруг Александрийского столпа разгуливали несколько Петров Первых в камзолах, а также парочка то ли Екатерин Вторых, то ли Елизавет в фижмах и с веерами, заманивая приезжих сфотографироваться.

– Едем в фондохранилище Эрмитажа, – решительно сказала девушка. – Нас там ждут. Я договорилась.

– Метро «Новая деревня»? – подхватил он. Данилова всегда отличало, что он заранее готовился к своим перемещениям. – Четыре остановки от «Адмиралтейской».

– Звезды в метро не ездят, – парировала Дарина. – Идем к Миллионной, я вызвала лимузин.

Бизнес-такси традиционно долго ждали, а потом медленно влачились по набережным в утренних понедельничных пробках. В итоге цели достигли явно позже, чем если б выбрали метро.

Зато на заднем кожаном сиденье ведьма принялась разглагольствовать:

– А вдруг то волшебное, которое нам пока не удалось обнаружить, так и осталось в двадцать девятом году в руках у Ларисы? Что, если она безраздельно владеет им и с тех пор притаилась где-то? Как ее отец, Петр Ефремович, который сбежал ото всех в тридцать шестом году… Возможно, сменила фамилию-имя или живет где-то в затерянной избушке на краю света…

– Вряд ли живет, – усомнился Данилов. – В двадцать девятом ей было восемнадцать-девятнадцать. Значит, она примерно тысяча девятьсот десятого года рождения, и годков ей нынче должно быть как минимум сто пятнадцать.

– Во-первых, нынче и столько лет люди живут, – парировала девушка, – а во-вторых, с волшебным Ларисе (или кому-то другому) и двести, и триста, и тысячу лет протянуть будет норм… Вот, кстати, смотри. Я изучила материальные следы, которые оставила гражданка Дороган в своем времени. Их немного. Однако имеется справочник «Весь Ленинград» за тысяча девятьсот двадцать девятый год. В аналогичном сборнике за тридцать пятый этой фамилии почему-то нет, а позже подобное до самой войны не издавалось, только после сорок пятого года.

Девица достала из своей объемистой торбы телефон, открыла, показала экстрасенсу.

Копия справочника в виде PDF-документа занимала больше полутора тысяч страниц. Дарина пролистала их.

На букву «Д» имелось семь человек Дорогиных, восемь – Дороговых, один – с диковинной фамилией Дорогой. И – единственный Дороган. Значился он Петром Ефимовичем, записан был как «чл. Петросовета», имел адрес по улице Некрасова, дом сорок два (номера квартир книга не сообщала). И телефон – из пяти цифр.

Данилов полистал (в мобильнике Дарины) другие страницы справочника: интересно стало. Личных телефонов тогда в квартирах у граждан имелось мало, четыре-пять на сотню: в основном пятизначные, однако на Васильевском острове почему-то – четырехзначные. Кое-где сообщалось место работы или род деятельности квартиросъемщика: «врач», «зубн. врач», «науч. раб.», «пом. зав. школы».

Странно и удивительно было думать, что всех этих людей без исключения нет в живых. Советская Атлантида канула в Лету – время особенно жестко прошлось по Ленинграду: сперва большой террор, развязанный здесь после убийства Кирова в тридцать четвертом, потом война и блокада, а после – новый приступ репрессий…