Я опешил, немного придя в себя вернулся и сел на стул.

— А теперь подробно, господин полковник, с толком и расстановкой, объясните мне, почему так и по какому приказу, кто отдал этот приказ?

— ЭЭЭ… это не приказ, а негласное указание. Небольшая часть денег выделяется в фонд, который в случае каких-то непредвиденных обстоятельствах восполняет и устраняет их. — С честными глазами смотрел на меня Кудасов.

— То есть, вы, не спрашивая моего позволения, забираете деньги в этот фонд. А позвольте полюбопытствовать, кто глава фонда?

Кудасов развёл руки и посмотрел на вверх.

— То есть вы не имеете ни копейки с этих денег, всё уходит на вверх? — Подытожил я.

— Хорошо, раз так положено, но вы дадите мне расписку, что деньги ушли в фонд, а не мне в карман. После этого, можете забрать хоть половину. Я не против, дело то благородное, надеюсь.

— Простите, но я не уполномочен давать расписки. — растерялся Кудасов.

— В таком случае я не уполномочен выделять деньги во всякие фонды. И попробуйте мне не выдать всю сумму. Уверяю вас, будет весело. Атаман знает о вашем фонде? Может он выдаст мне расписку? Тогда я честно поделюсь с вами.

Немного поразмыслив и решив не обострять накалившуюся обстановку, Кудасов не стал рисковать.

— Мы неправильно поняли друг друга, забудем всё. Можете получить все деньги положенные вам, господин полковник. — примирительно сказал Кудасов. На меня смотрели жестко, без тени страха или раскаяния. Кудасов был уверен в своей неуязвимости.

— На будущее, Кудасов, — произнёс я чеканя каждое слово. — Для вас, ваше сиятельство и ни как не меньше. Прошу помнить об этом. Не заставляйте меня принимать вашу забывчивость за оскорбление.

Я медленно поднялся. Теперь уже мой взгляд уперся в него не менее жестко. Я ожидал ответа.

— Да, конечно, ваше сиятельство, прошу прощения. — он опустил свой взгляд.

Получив полную сумму, я вышел на улицу, где Аслан ждал с каретой. Холодный металл монет тяжёлым грузом лежал под сидениями, но мысли мои крутились вокруг одного: Атаман знает? Или он сам в этом замешан? Сомнения грызли нутро.

— Аслан, — резко скомандовал я, — поворачивай обратно. К штабу.

Поднявшись в кабинет, застал адъютанта.

— Я буквально на секунду. Два слова Его Превосходительству, — бросил, не дожидаясь возражений. Адъютант, понимая мой тон, лишь молча кивнул и пропустил.

Атаман сидел за бумагами.

— Ваше превосходительство, — начал я без предисловий, — приглашаю вас отобедать. В гостиницу «Асторию». Сейчас.

Генерал поднял глаза. Его взгляд, острый и усталый, скользнул по моему лицу, будто выискивая разгадку. Что-то в моей позе, в жесткости взгляда заставило его нахмуриться.

— Пётр Алексеевич, это столь необходимо именно сейчас? — спросил он, откладывая перо. В голосе звучало недовольство, но и любопытство.

— Да, ваше превосходительство, — ответил я с непоколебимой твердостью. — Считаю это необходимым.

Он вздохнул, почти неслышно.

— Хорошо. Раз вы настаиваете.

Путь до ресторации прошёл в гнетущем молчании. Атаман смотрел в окно, избегая моего взгляда. Воздух в карете был густым от невысказанного.

Распорядитель «Астории», завидев высоких гостей, чуть не споткнулся подбегая.

— Ваши превосходительства! Чем могу услужить? Прошу, прошу! — засуетился он.

— Отдельный кабинет, — коротко бросил я. — Чтобы нам не мешали.

— Сию минуту! Сюда пожалуйте!

Нас провели в тихий, затемненный угол. Заказ был сделан быстро, почти машинально. Пока готовили обед, я попросил коньяк и фруктов. Золотистая жидкость наполнила бокалы. Мы молча подняли их, не чокаясь, и выпили. Коньяк обжег горло, но не согрел.

Генерал поставил бокал, его пальцы слегка постукивали по рюмке. Он наконец повернулся ко мне. Взгляд его был тяжёл, устал, но в глубине таилось понимание, он догадывался, о чём пойдет речь.

— Я вас слушаю, Пётр Алексеевич, — произнес он тихо, но отчетливо.

Я наклонился вперед, понизив голос до доверительного, почти интимного шепота, в котором, однако, звенела сталь.

— Николай Леонидович… Вы же не сомневаетесь в моём искреннем уважении и добром расположении к вам? Будем откровенны. То, что творится в Кавказском корпусе и, простите, в нашем казачьем войске… — я сделал паузу, давая словам осесть, — это уже не просто издержки службы. Это переходит все мыслимые границы. Границы терпимости и здравого смысла. Зная кто контролирует мои действия на месте, у меня спокойно забирают деньги, и это не десять рублей.