— Граф Муравин Константин Борисович. Направлен к вам в батальон для определения на службу.

— Командир батальона граф Иванов-Васильев, Георгиевский кавалер, кавалер ордена Святого Владимира третьей степени с мечами, кавалер ордена святой Анны с мечами второй степени. Начальник штаба батальона, князь Долгорукий Андрей Владимирович. Кавалер ордена святой Анны третьей степени с мечами, кавалер ордена святого Станислава третьей степени с мечами. Стоник второй сотни, Лермонтов Михаил Юрьевич, кавалер ордена святой Анны четвёртой степени. — Я намеренно называл должности и награды каждого из нас, чтобы Муравин проникся и осознал, с кем он разговаривает.

— Так вот, граф. Волею случая или волею начальства, вам выпала возможность испросить разрешение на службу в наш батальон. Элитный батальон к вашему сведению. Запомни, граф. Нам глубоко безразлично кем ты был до этого, нам глубоко плевать, каким был твой статус в свете. Для нас, главное, кто ты есть сейчас, и насколько мы можем доверять тебе в бою. Мы боевое подразделение и для нас важно, кто сражается рядом с нами. Боевой товарищ или великосветский хлыщ, который не стоит ломаного гроша, как боец. Ты понял, что я сказал сейчас. — Смотрю в упор на графа.

Он окончательно растерялся от моего грубого наезда и бесцеремонного тона, на грани оскорбления. После минутного замешательства смотрю, как в его глазах начинает разгораться огонек злости и упрямства. А потом что-то мелькнуло в глазах графа.

— Помилуйте, господин сотник, не тот ли вы Лермонтов, сочинитель стихотворения «Бородино»?

— Да, граф, тот самый. — уточнил равнодушно Миша.

— Значит правда, что вы уволились из гвардии и уехали служить на Кавказ. Ну, тогда господа, я готов служить в такой компании, это честь для меня, — улыбнулся граф.

— Вопрос в другом, граф, готовы ли мы служить с вами? — ответил Андрей. — Служба у нас, это не языкам молоть в светских салонах и с умным видом рассуждать о судьбе отчизны с бокалом шампанского в руке. Мы должны убедиться, что вы достойны нашего уважения и доверия.

— Я приложу все усилия и постараюсь доказать сие, господа. — решительно заявил граф.

— Хорошо, вы назначаетесь вольноопределяющимся во вторую сотню, с испытательным сроком. Сотник Лермонтов ознакомит вас с нашими правилами и особенностями службы в батальоне. Ежели вы сможете пройти испытательный срок, только тогда я подам рапорт о зачислении вас в реестр Кавказского казачьего войска. В противном случае, перевод в линейный пехотный батальон. Все свободны, господа.

Все вечера я посвящал Хайбуле. Он вместе с Гасаном, набравшись новых впечатлений, готовился к выступлению. Обсуждали всё до мелочей. Такие, как обеспечение воинов жильем, питанием, одеждой, необходимость помощи местным жителям и будущим переселенцам, и множество мелких вопросов. Оставаясь наедине с Хайбулой, тот убеждал меня в своей правоте и программных установках. Я слушал его, соглашался или спорил, давая понять, какие он совершает ошибки, заблуждаясь в тех или иных вопросах. Он отметил, что в головах горцев тесно переплелись ислам и горские адаты, отголоски языческих обычаев и обрядов. Многие из них приходят в противоречие друг с другом. Я пытался убедить его не навязывать и не принуждать к подчинению вольные военные сообщества и общины. Нужен дружеский союз на основе взаимного уважения или, в худшем случае, нейтралитет. Нужно делом доказать, что ты способен защитить, обеспечить мирную жизнь людям, и тогда придет понимание того, что необходимо сделать. Я не торопил Хайбулу, до середины июля время было. Возможность быть с семьёй была для него самой лучшей наградой. Мысль о возможной длительной разлуке заставляла его бережно относиться к этим дням семейного счастья.

— Хайбула, всё, о чем мы говорим с тобой, это хорошо и правильно, но на какие деньги ты собираешься начинать свое дело? — спросил я напрямую.

— Деньги для начала есть, но их мало. Надеюсь на помощь моих сторонников, — ответил Хайбула, немного помолчав.

— Деньги привезут, а может, и нет. Скорее всего, нет, — размышлял я вслух. — Буду с тобой честен, Хайбула. Я не могу дать сразу много, но две тысячи рублей серебром и золотом, пятьдесят ружей, тридцать пистолетов, тридцать шашек, это обещаю.

То, как загорелись глаза Хайбулы, дало мне понять, что он не ожидал столь щедрого подарка. Он пытался скрыть радость, но у него плохо получалось.

— Благодарю тебя, Иван, это очень поможет мне.

— Хайбула, ты говорил с Маликом?

— Да, он заверил, что его люди не будут выступать против меня. Для начала и это хорошо. К тому же Малик обещал помочь с переправкой оружия. Я как раз хотел закупить у тебя сколько возможно, — улыбнулся Хайбула.

Спустя три дня отдыха Куликов с Лукьяновым собрались отбыть в Пятигорск, а далее, через Грозную и Владикавказ, в Тифлис. Полковник Лукьянов сумел убедить Жана Ивановича, что жандармские чины обеспечат ему надёжную охрану и выделят в помощь двух следователей, которые будут сопровождать его и содействовать в ведении дел. Перед отъездом я попросил Куликова о личной беседе.

— Жан Иванович, — начал я, — скажите мне чистосердечно, сколь глубоко замешан генерал Колосов в злоупотреблениях?

Куликов устремил на меня холодный, испытующий взор. Я выдержал его спокойно.

— Ныне трудно определить меру его вины, — ответил он, — но то, что ему ведомо о мошенничестве подчиненных ему чиновников, сомнению не подлежит.

— Жан Иванович, — продолжил я, — я знаю генерала Колосова с самого начала моей службы на Кавказе. Ангелом его не назовёшь, но убеждён, отступления от правил дозволял он себе единственно во имя пользы и улучшения службы всего Кавказского казачьего войска. И мне самому нередко приходилось обходить запреты различных инструкций и предписаний. Жизнь, знаете ли, частенько вносит свои коррективы, не согласные с буквою закона. Главное, какие цели преследует нарушитель. Коли строго следовать всем уставам, приказам и инструкциям без разбора, можно было бы, не мудрствуя, всех нас, безо всякого следствия, в тюрьму упечь. Убедительно прошу вас, Жан Иванович, подойти к рассмотрению дел, касающихся генерала Колосова, с полнейшей объективностью. Не более того.