Я рассмеялся:

— Это точно. Глядишь, скоро солод из нашей деревни на ярмарке с руками отрывать будут. А там, может, и пиво начнём варить на продажу. Будем первыми пивоварами!

— Ох, и размечтался ты с утра пораньше, — Машка покачала головой, но в глазах плясали весёлые искорки. — Иди-ка лучше умойся, а потом завтракать будем.

Я поднялся с кровати и уже направился к рукомойнику, как Машка вдруг охнула и преградила мне путь.

— Стой-ка, куда собрался? — она упёрла руки в бока. — Вчера весь день был занят, к себе не подпускал, а рану-то перевязать надо!

Я машинально потрогал рану, где была повязка. Вчера в горячке дел совсем забыл про неё.

— Да ладно, само заживёт, — попытался я отмахнуться, но Машка уже решительно подталкивала меня к лавке.

— Садись, не спорь, — в её голосе появились командные нотки. — Давай посмотрю.

Я послушно сел и протянул руку. Повязка местами пожелтела от сукровицы и присохла к ране.

— Экий ты неугомонный, — ворчала Машка, готовя всё необходимое. — Вот надо было тебе вчера с утра до ночи носиться. Теперь гляди, что получилось.

Она поставила на стол миску с тёплой водой, достала из сундука чистую тряпицу и какой-то горшочек с мазью. Осторожно прикоснулась к повязке и поцокала языком.

— Присохло крепко, — вздохнула она. — Придётся отпаривать.

Смочив тряпицу в тёплой воде, Машка начала аккуратно прикладывать её к повязке, постепенно размягчая засохшую кровь. Я сидел неподвижно, наблюдая за её сосредоточенным лицом. Брови сдвинуты, губы поджаты, а в глазах такая забота, что сердце щемило.

— Больно? — тихо спросила она, заметив мой взгляд.

— Нет, — честно ответил я. — С тобой — никогда не больно.

Она слегка покраснела, но продолжила своё дело. Когда повязка достаточно размокла, Машка осторожно, миллиметр за миллиметром, начала её снимать. Я невольно напрягся, ожидая боли, но её руки двигались так бережно, что я почти ничего не почувствовал.

Сняв старую повязку, она внимательно осмотрела рану.

— Затягивается хорошо, — с облегчением сказала Машка. — Но ещё не закрылась полностью.

Она обмыла рану тёплой водой, аккуратно промокнула чистой тряпицей, а потом открыла горшочек с мазью. По избе разнёсся резкий травяной запах.

— Что там у тебя? — поморщился я. — Пахнет, как медведь после зимней спячки.

— Зато помогает, — Машка зачерпнула пальцами зеленоватую массу. — Знахарка научила делать. Тут и подорожник, и зверобой, и медвежье ухо, и ещё кое-что… — она таинственно улыбнулась.

— Надеюсь, это не то, о чём я думаю, — шутливо нахмурился я.

— А ты о чём думаешь? — невинно хлопнула она ресницами, накладывая мазь на рану.

— О медвежьем помёте, конечно же, — я сделал серьёзное лицо. — Слышал, знахарки его в свои снадобья добавляют для крепости.

Машка фыркнула и легонько шлёпнула меня по здоровой руке:

— Ну и придумаешь же! Нет там никакого помёта.

Она закончила с мазью и начала накладывать свежую повязку из чистого льняного полотна.

— А вот если будешь дальше шутить, — продолжила она, туго затягивая концы повязки, — в следующий раз и вправду что-нибудь такое добавлю. Для крепости характера.

Я рассмеялся и, когда она закончила с перевязкой, поймал её руку и поцеловал пальцы:

— Спасибо, знахарка моя.

Машка зарделась, но руку не отняла.

— Вот, теперь и завтракать можно, — сказала она, помогая мне надеть чистую рубаху.

Завтрак был сытным — яичница с салом, свежий хлеб, творог со сметаной и мёдом. Я ел с аппетитом, поглядывая в окно на суету у корыт с зерном.

— Слушай, — вдруг сказала Машка, задумчиво помешивая ложкой в кружке с травяным настоем, — а правда, что из этого солода потом можно будет такое пиво сварить, что даже в городе за него хорошие деньги дадут?

— Правда, — кивнул я. — Если всё сделать как надо, то наше пиво будет лучшим в округе.

Закончив с завтраком, я надел сапоги, накинул на плечи лёгкий кафтан и вышел на крыльцо. Утро выдалось ясное, солнечное. Деревня гудела как улей — везде кипела работа, слышался смех, переговоры, стук топоров.

Я окинул взглядом толпу у корыт с зерном и громко позвал:

— Петр! Петька, ты где?

Пока ждал, подошёл ближе к корытам. Увидев меня, бабы заулыбались, а мужики, стоявшие поодаль с важным видом, подтянулись ближе.

— Ну что, как наши дела? — спросил я, разглядывая промытое зерно.