— Сделаем, барин, — уважительно кивнул он.

Ужин подходил к концу. Миски опустели, кувшины с квасом опорожнились. Люди начали зевать, прикрывая рты ладонями. Кто-то уже поднялся, чтобы идти спать, благодарно кивнув хозяину дома.

Я оглядел стол, и внезапная мысль кольнула меня:

— А знаете, чего не хватает? — спросил я, и головы снова повернулись ко мне. — Наливочки. Или вина.

Прохор, сидевший в дальнем углу, закашлялся от неожиданности. Его фигура затряслась в приступе смеха или кашля — трудно было различить.

— Вина, говорите? — прохрипел он, когда снова смог говорить. — Это по праздникам разве что у боярина на столе бывает.

Я кивнул, вспоминая, что из всех уроков истории, вино было упомянуто как достаточно дорогой напиток, доступный лишь знати или в особые дни.

— Но наливку-то можно сделать, — заметил я. — Ягоды есть?

— Ягоды-то есть, — медленно проговорил Степан, поглаживая бороду. — В лесу много чего растет, Бог не обидел.

— Вот и славно, — я хлопнул ладонью по столу, заставив подпрыгнуть пустые миски. — Завтра и обсудим.

Люди стали расходиться. Я тоже поднялся и направился в дом.

Засыпая, я несколько раз прокручивал мысли о репе, редиске и наливке.

Но Машка не дала погрузиться в сон так легко. Она тихо проскользнула ко мне под одеяло.

— Не спишь, Егорушка? — шепнула она, и в её голосе слышалась улыбка.

Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Лунный свет, проникавший через ставни, выхватывал из мрака лишь часть её лица — изгиб скулы, мягкую линию губ, блеск глаз.

— Теперь уже нет, — ответил я, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.

— А о чем думаешь? — спросила она, наклонившись ко мне так близко, что я чувствовал тепло её дыхания.

— О репе, — честно ответил я, и она тихо рассмеялась — звук, похожий на перезвон маленьких серебряных колокольчиков.

— О репе, значит, — в её голосе слышалось притворное разочарование. — А я-то думала…

Она не закончила фразу, но её рука легла на мою грудь — теплая, мягкая и такая приятная.

Я хотел что-то ответить, но она приложила палец к моим губам.

— Не говори ничего, — шепнула она.

Машка дала уснуть только глубоко заполночь, когда звезды уже начали бледнеть на предрассветном небе. Я провалился в сон, как в глубокий колодец, с улыбкой на губах. И даже во сне чувствовал тепло её тела рядом, слышал её ровное дыхание, ощущал мягкость её волос на своем плече.

Проснулся утром с первыми лучами солнца. Комната медленно наполнялась золотистым светом, проникающим сквозь неплотно закрытые ставни. Машкино тепло грело бок, её рука обвивала мою шею. Аккуратно, стараясь не потревожить её сон, выскользнул из-под одеяла.

Но не тут-то было. Едва мои ноги коснулись прохладного деревянного пола, как Машка подскочила, словно и не спала вовсе, а только притворялась.

— Егорушка! Уже проснулся? — её голос звенел утренней свежестью, а в глазах плясали весёлые искорки. — Сейчас, миленький, сейчас я завтрак приготовлю.

Она засуетилась по избе, как маленький вихрь — тут подмела, там протёрла, загремела горшками и плошками. Длинная рубаха до пят не мешала ей ловко двигаться. Русая коса, ещё не расплетённая после ночи, раскачивалась в такт движениям, словно маятник.

— Да не хлопочи ты так, — попытался я её остановить, но куда там.

— Как же не хлопотать? — отмахнулась она, уже расставляя на столе нехитрую снедь.

Я только головой покачал, наблюдая за этим домашним танцем.

Завтрак был простым, но сытным — холодное молоко, пирог с лесными ягодами, собранными вчера детворой, мёд в деревянной плошке. Ел жадно, с аппетитом, чувствуя, как с каждым глотком в теле прибавляется сил. Машка сидела напротив, подперев подбородок ладонью, и смотрела на меня с такой нежностью, что становилось неловко.

— Что? — спросил я, вытирая рукавом молочные усы.

— Ничего, — улыбнулась она. — Глядеть на тебя люблю.

Покончив с завтраком, вышел на крыльцо. Утро обдало свежестью, запахом травы и влажной земли. Солнце уже поднялось над лесом, но ещё не успело растопить росу, и она сверкала на каждой травинке, словно россыпь мелких бриллиантов. Где-то мычала корова, скрипело колесо телеги, слышались голоса людей, начинающих свой трудовой день.

Набрав полную грудь воздуха, я крикнул, глядя в никуда: