— Слава Богу, вернулись! — выдохнула Прасковья, крестясь широким жестом. — Целы все?

Захар спешился первым, коротко кивнул:

— Целы. Бандитов побили. Торговцев освободили.

И как будто эти слова сломали плотину — деревенские женщины бросились к своим мужьям. Беременная жена Петра, едва переваливаясь с ноги на ногу, подбежала к мужу, вцепилась в него, как утопающий в соломинку. Он гладил ее по спине, что-то шептал на ухо, успокаивая.

Жена Ильи, только молча прижалась лбом к его плечу, а он положил ладонь на ее затылок — жест, полный такой глубокой нежности, что смотреть было неловко.

Прохор и Семен, тоже оказались в кольце объятий своих домочадцев — жены, дети, все лепетали, спрашивали, трогали, словно не веря, что живы вернулись.

Я медленно слез с Ночки, погладил ее по шее:

— Молодчина, — шепнул я ей на ухо. — Заслужила отдых.

Повернулся к деревенским, кивнул:

— Все хорошо.

А сам пошел к своему дому. Слышал, как позади меня Машка семенит, стараясь не отстать, но и не приблизиться слишком явно. Чувствовал ее взгляд на своей спине — обжигающий, полный невысказанного.

Поднялся на крыльцо, толкнул тяжелую дверь в сени. Машка юркнула следом, словно маленькая белка. Дверь закрылась, отрезав нас от внешнего мира, погрузив в полумрак и прохладу сеней.

И тут она не выдержала. Разрыдалась, бросилась ко мне, обвила руками шею, прижалась всем телом — теплая, живая.

— Егорушка, — голос дрожал, срывался, — живой! Я как узнала, что бандиты в лесу, чуть с ума не сошла! А у тебя рука! Дай посмотрю, что там, дай!

Она уже тянулась к повязке, и я не стал сопротивляться. Ее пальцы, маленькие, но сильные, ловко развязали узел, осторожно сняли ткань, присохшую к ране. Я поморщился, когда она задела края пореза.

— Ой, Егорушка, — ахнула она, увидев рану. — Кто ж тебя так? Сейчас, сейчас…

Она метнулась в угол, где у меня стоял сундук с травами и снадобьями, достала какие-то корешки, баночку с мазью.

— Сядь, — скомандовала она, и я послушно опустился на лавку.

Машка наклонилась над раной, внимательно осматривая ее. Ее дыхание касалось моей кожи, вызывая мурашки. Прядь волос выбитая из-под платка, щекотала мне плечо.

— Не глубокая, но длинная, — пробормотала она. — Зашивать не надо, но промыть нужно хорошенько. И мазью смазать. И повязку чистую. А то загноится. А коль загноится, так и рука может… — Она осеклась, не договорив страшное.

Я накрыл ее руку своей:

— Машенька, я в порядке. Правда.

Она подняла на меня глаза, полные слез:

— Я так испугалась, Егорушка. Так испугалась. Говорят, их много было, бандитов-то. Говорят, ты как лев дрался… А вдруг бы…

— Но не случилось же, — мягко перебил я. — Все хорошо.

Она шмыгнула носом, решительно утерла глаза тыльной стороной ладони:

— Сейчас обработаю. Потерпи немного, жечь будет.

Она промыла рану отваром каких-то трав — действительно, жгло так, что зубы сводило. Потом нанесла мазь — прохладную, пахнущую хвоей и еще чем-то терпким. Каждое ее движение было полно такой заботы, такой нежности, что у меня перехватывало дыхание. Когда она накладывала чистую повязку, я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы эта процедура заканчивалась.

— Вот, — сказала она, закрепив конец повязки. — Теперь порядок. Только не мочи пару дней. И повязку менять надо каждый день.

Она смотрела на меня снизу вверх, и в ее глазах было столько всего — тревога, облегчение, нежность и что-то еще, чему я боялся дать название.

— Спасибо, Маш, — тихо сказал я.

Она кивнула, опустила глаза:

— Тебе поесть принести? Ты ж с утра небось не ел?

В этот момент в дверь постучали, и голос Митяя прозвучал приглушенно:

— Барин, там народ интересуется, что дальше делать.

Я вздохнул, поднялся с лавки:

— Пойдем, посмотрим, что там.

Машка отступила, давая мне пройти, но перед тем как я открыл дверь, вдруг схватила меня за здоровую руку:

— Егорушка, — прошептала она, — обещай быть осторожнее. Обещай.

Я сжал ее пальцы:

— Обещаю. — Сам же наклонился и крепко поцеловал.

Когда мы вышли на улицу, народ еще толпился недалеко от моего двора. Я подошел ближе и услышал, как мужики, окруженные женщинами и детьми, взахлеб рассказывали о произошедшем. И с каждым пересказом история обрастала все новыми подробностями.

— … А барин-то наш, — говорил Петр, размахивая руками, — как налетел на них! Они и опомниться не успели! Пятерых сразу уложил!

— Какие пятерых, — перебил его Илья, — семерых! Я своими глазами видел! Они на него с мечами, а он их голыми руками раскидывал, как щенков!

— Да что ты понимаешь, — вступил Прохор, — это его как он там сказал — боевое искусство, из-за моря привезенное. Он их не просто раскидывал, он их об землю так бил, что они потом встать не могли. Захар со служивыми только рты разинули, им всего по парочке и досталось!