— Обещаю, — выдавил я, чувствуя, как собственное горло сжимается от комка.

Я направлял энергию в тело Насти, и вокруг моей левой руки возникло голубоватое свечение. Раны начали затягиваться на глазах — кровотечение остановилось, разорванные ткани срастались, а пули выталкивались из тела.

Кожа Степана высыхала, покрывалась трещинами. Глаза запали глубоко в череп, но всё ещё были обращены к дочери. Он не мог уже ни говорить, ни двигаться, но в его взгляде светилось что-то, от чего внутри меня всё переворачивалось. Что-то настолько доброе, что я почти физически ощущал, как сам теряю частицу своей человечности, высасывая его жизнь.

Тем временем в организме Насти снова начала циркулировать кровь, щеки порозовели, возвращаясь к естественному цвету вместо мертвенной бледности. Дыхание стало глубоким и ровным. В какой-то момент она слабо застонала, приходя в сознание, и этот звук показался мне самым прекрасным, что я слышал за последние дни.

А внутри меня нарастало странное, пугающее ощущение. Часть меня скорбела по умирающему человеку, но другая, всё более сильная часть, упивалась этим процессом. Она жаждала этой энергии. Сладкой, чистой, мощной. Ничто прежде не давало мне такого кайфа. Ни выпивка, ни наркота, ни секс — ничто не могло сравниться с этим чувством абсолютной власти.

Мои глаза жгло. Вены на руках и шее вздулись, почернели, пульсируя в такт бешеному сердцебиению.

Отшатнувшись от дивана, я чуть не врезался в стену. На ней висело потрескавшееся зеркало в потемневшей раме. То, что отразилось в нём, заставило замереть на месте. Из мутного стекла смотрело чужое лицо — моё, но словно искажённое кривым зеркалом. Глаза налились жёлтым светом, а по радужке пробегали красноватые прожилки.

Эти признаки были слишком знакомы — такое не забывается. Так выглядели псионики, потерявшие контроль, превратившиеся в Сорвавшихся. Неуправляемые, неразумные машины для убийства, которые не различают своих и чужих.

Мир вокруг менялся — привычные цвета блекли, а всё живое начинало светиться красным и жёлтым, превращаясь в яркие мишени.

«Теперь ты понимаешь,» — нашёптывал голос в голове. — «Ты создан для этого. Там, на улице, столько энергии! Столько жизни! Живые, мёртвые — какая разница? Бери всех. Пей их досуха. Стань настоящим богом!»

Я никогда не чувствовал такой силы и такой ярости одновременно. Руки тряслись, а в груди полыхал настоящий пожар. Хотелось разнести эту хренову квартиру, выскочить на улицу и показать миру, что значит настоящая сила.

С каждым шагом к двери голос становился громче, настойчивее: «Да-да-да! Иди! Они все твои! Все! Ты вернулся не для того, чтобы спасать какую-то сопливую девчонку или искать сестру. Ты вернулся, чтобы стать СИЛЬНЕЙШИМ!»

Рука сжала дверную ручку, готовая сорвать её вместе с дверью. Кровь бурлила, требуя выхода.

И тут я почувствовал, как маленькие пальчики обхватили мой мизинец. Не сжали, а просто коснулись — так несмело, так доверчиво.

— Дядя, не уходи…

Володя Голубев, Леха и Ника…

Густой туман висел над Торжковским рынком, превращая баррикады в размытые тени. Сквозь мглу доносился глухой рык мертвяков и скрежет ногтей по металлу — твари пытались пробиться через стену из контейнеров и перевёрнутых автомобилей. Прошло всего пять дней с начала эпидемии, а рынок уже стал военным лагерем для выживших. Сотня людей сбились в относительно надежном укрытии, пока в остальных частях города творился настоящий хаос.

Володя Голубев шёл через рынок тяжёлой, уверенной походкой, заставляя людей расступаться и опускать глаза при его приближении. Мокрая чёрная кожанка поблёскивала в тусклом свете, пока армейские ботинки гулко стучали по бетонному полу, оставляя влажные следы на потрескавшейся плитке. Потёртый «Глок» за поясом и дробовик с бурыми пятнами крови на плече дополняли образ человека, готового к любым неожиданностям нового мира. Всего пять дней назад он был обычным курьером, развозившим заказы по городским квартирам. Теперь же Володя стал тем, от чьих решений зависели жизни сотни людей, укрывшихся на рынке. И тяжесть этой ответственности он принял без колебаний.

За эти дни Голубев превратил хаос в систему. Разбил территорию на зоны: жилую, складскую и внешний периметр. Установил правила, нарушение которых каралось быстро и жёстко. Многим не нравилось, но все молчали. Потому что именно благодаря этой системе они всё ещё дышали.

Приблизившись к северному посту, Володя замедлил шаг, настораживаясь из-за необычной тишины. Что-то было не так — обычно здесь слышались шаги часового или тихие переговоры по рации. Плавно обогнув угол павильона, он остановился, глядя на открывшуюся картину: молодой парень в тактической куртке спал, привалившись к стене, а его автомат небрежно стоял рядом, прислоненный к бетонному блоку.