— Некачественная?! — Ваймс рассмеялся. Это был короткий, злой, лающий смех, от которого стало неуютно. — Один из них жалуется на толщину корочки! На два, чтоб его, миллиметра! Крысиные зубы, да я бы посмотрел, как ты будешь рассуждать о качестве, когда тебе в тёмном переулке вскроют брюхо, а потом поставят одну крысу за то, что нож был недостаточно острым!

— Я… ну… я понимаю вашу озабоченность! — Уильям перешёл на панический полушёпот, его уверенность трещала по швам под напором этой первобытной ярости. — Разумеется! И я уже работаю над решением! Мы введём систему верификации! Возможно, даже трёхуровневую, с подтверждением через реестры Гильдий! Это отсеет злоумышленников и… и значительно повысит качество общественного дискурса!

Ваймс замолчал, выпрямляясь, и посмотрел на де Ворда. Посмотрел долго, изучающе, как энтомолог смотрит на особо редкое и совершенно бесполезное насекомое.

— Дискурса?.. — тихо переспросил он. — Де Ворд, ты не понимаешь. Ты не систему верификации придумал. Ты дал каждому ублюдку, каждой завистливой сволочи и каждому мелкому пакостнику в этом городе дубинку и назвал это «свободой слова». А теперь я требую имена тех, кто этой дубинкой воспользовался. По-хорошему.

Уильям отступил на шаг. Его лицо было бледным. Он был оскорблён до глубины своей идеалистической души.

— Я не могу, — прошептал он. — Это… это будет предательством моих принципов. Предательством моих пользователей.

Тишина. Ваймс смотрел на него ещё несколько секунд. Он понял, что стена перед ним была не из кирпича. Она была из идей. А такие стены не пробить тараном. Их можно только дождаться, пока они рухнут под собственным весом.

Он молча развернулся и пошёл к двери.

На пороге он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— Хорошо, де Ворд. Когда они придут за тобой… когда тебе поставят одну крысу за «неправильный шрифт в передовице» или за «недостаточно прозрачную метафору»… не звони в Стражу. Разбирайся со своим «дискурсом» сам.

Дверь за ним захлопнулась. Уильям де Ворд остался один в своём стерильном, светлом кабинете, который внезапно показался ему холодным и враждебным. Он посмотрел на свои руки. Они слегка дрожали. Он подошёл к столу и нервно поправил идеально ровную стопку бумаги. Впервые с момента запуска «Пера» его посетила ужасающая, кощунственная мысль: а что, если он выпустил на волю нечто, что совершенно не способен контролировать?

Утро в дежурке Городской Стражи имело вкус поражения. Вкус вчерашнего кофе, въевшийся в потрескавшиеся кружки, запах мокрых плащей, от которых никогда не выветривалась память о дожде, и всепроникающий аромат безнадёжности. Коммандер Сэмюэль Ваймс ощущал себя так, будто проспал ночь на стопке неоплаченных счетов, и каждый был выписан лично ему. Он стоял у карты Анк-Морпорка, этого подробного атласа городских язв, и чувствовал, как вчерашняя ярость, холодная и острая, как сосулька, за ночь стекла в поддон души, превратившись в грязную, липкую решимость.

— Итак, слушать сюда.

Его голос не был громким, но лёг на сонное бормотание дежурки, как могильная плита. Всё стихло. Даже мухи, казалось, замерли в полёте.

— У нас есть преступление. — Ваймс не оборачивался, его палец замер над картой, над районом, где вчера умерло дело всей жизни одного хорошего человека. — Да, оно нематериальное. Да, у нас нет трупа. Но оно, крысиные зубы, есть. Мистер Мозоль, сапожник. Его больше нет. Не в гробу, нет. Хуже. Его стёрли. И этого, — он наконец развернулся, и его взгляд, тяжёлый, как кузнечный молот, впечатался в лица стражников, — для меня достаточно материально. Кожа его ботинок — вот моя улика. Его руки, которыми он больше не сможет работать, — вот моё место преступления.

Взгляд впился в капитана Моркоу.

— Моркоу. Квартал вокруг мастерской — твой. Мне нужны все. Торговцы, нищие, крысы с человеческими лицами. Кто что слышал, кто что видел, кто кому перестал платить по счетам. Стандартная процедура. До заката.

Капитан Моркоу Железобетонссон кивнул. Его лицо, открытое и честное, как чистый лист бумаги, не выразило ни тени сомнения. Он был единственным человеком в городе, кто мог воспринять приказ «опросить крыс» буквально и, что самое страшное, вернуться с протоколом допроса.

— Ангва.

Голова сержанта поднялась. В мутном свете, цедившемся сквозь грязь на окнах, её глаза полыхнули старым золотом.

— Мне нужен след, — сказал Ваймс тише. — Я знаю, это не кровь. Не грязь. Но эта… эта чернильная блевотина откуда-то взялась. Доска на Псевдополис-Ярд. Подойди. Понюхай. Я не знаю, что ты ищешь. Ищи… неправильное. Что-то, чего там быть не должно.

Ангва едва заметно поморщилась. Быть оборотнем в Анк-Морпорке означало перманентно существовать в эпицентре обонятельной катастрофы. А «Шепчущие доски» были её новым, особо изощрённым кругом ада, где смешались запахи тысяч чужих обедов, страхов и мелких побед.

— Колон, Шнобби.

Два ветерана выпрямились. Ну, или совершили движение, которое в их случае наиболее точно соответствовало этому понятию.

— Вы двое — толпа. Растворитесь в очередях и слушайте. Мне не нужны теории заговора от полоумных старух, у которых тролли украли носки. Мне нужны сплетни. Мелочи. Кто на кого зол. Чья жена ушла к кому. Чей пирог второй раз за неделю подгорел. В этой новой грязи, — Ваймс обвёл взглядом их мутные физиономии, — большие преступления начинаются с маленькой, вонючей зависти. И, Шнобби…