Однако предпочитаемой сепаратистами моделью была не Французская революция, а Война за независимость Америки. Они выступали за liberte, но никак не за egalite или fraternite. Разве «наши предки в 1776 году не были… сецессионистами?» — спрашивал представитель Алабамы. Если мы останемся в Союзе, говорил рабовладелец из Флориды, то «лишимся тех прав, за которые сражались наши отцы во время битв Войны за независимость». Во имя «высокого и торжественного побуждения защищать права… завещанные нам нашими отцами, — взывал Джефферсон Дэвис, — давайте пожертвуем тем же, что и наши отцы, отдавшие жизнь за святое дело конституционных свобод» [505] .

За какие именно права и свободы собирались сражаться конфедераты? Право на владение рабами, свободу их перемещения на другие земли, независимость от принуждения центральной власти. Правление «черных республиканцев» в Вашингтоне в понимании южан угрожало республиканским свободам. Идеология, за которую сражались отцы-основатели в 1776 году, породила извечное противостояние свободы и власти. Так как с 4 марта 1861 года Союз более не контролировался южанами, то Юг мог защитить свою свободу от посягательств враждебной власти только путем выхода из этого Союза. «С 4 марта 1861 года, — заявлял один сторонник сецессии из Джорджии, — мы будем либо рабами в составе Союза, либо свободными людьми вне его». Вопрос действительно стоит так, соглашались с ним Джефферсон Дэвис и его приятель из Миссисипи. «Будем ли мы рабами или независимыми людьми?.. Согласимся ли мы на ограбление… [или будем] храбро сражаться за нашу свободу, собственность, жизнь и честь?» [506] Подчинение «черным республиканцам» означает «потерю свободы, собственности, дома, родины — всего, что наполняет жизнь смыслом», — говорил представитель Южной Каролины. «Я являюсь участником славного дела защиты свободы и справедливости, — писал солдат армии Конфедерации. — Сражаться за права человека — значит сражаться за все то, чем мы, южане, дорожим» [507] .

За что же предстояло сражаться во время крестового похода в защиту прав плантаторов на своих невольников тем белым южанам, которые рабов не имели? Этот вопрос весьма беспокоил некоторых сецессионистов. Что, если Хинтон Роуэн Хелпер был прав?

Что, если те, кто не имел рабов, являлись потенциальными «черными республиканцами»? «Мощным рычагом, взявшись за который аболиционисты надеются искоренить рабство в Соединенных Штатах, является помощь граждан Юга, не имеющих рабов», — выражал озабоченность один редактор из Кентукки. Как они могли привести этот рычаг в действие? Путем создания из лиц, не владеющих рабами, армии республиканских чиновников, сперва в пограничных штатах и в тех захолустьях, где позиции рабства были наиболее уязвимыми, а затем и в самом сердце хлопкового королевства. Губернатор Джорджии Джозеф Браун боялся, что некоторых белых могут склонить к «предательству общего дела, соблазнив их различными должностями». Когда республиканцы организовали «аболиционистскую партию Юга, — откликнулась Charleston Mercury, — борьба за будущее рабовладения перестала быть борьбой Севера и Юга, став борьбой между гражданами южных штатов» [508] .

Выборы делегатов сецессионистских конвентов, казалось, оправдывали эти опасения. Многие провинциальные округа, где численность рабов была невелика, голосовали за «кооператоров». Среди членов конвентов делегаты, поддерживавшие отсрочку сецессии или совместные действия, в среднем обладали меньшим состоянием и количеством рабов, чем сторонники немедленного отделения. Впрочем, не стоит придавать этим данным слишком большое значение. Немало округов, где население не владело большим числом рабов, но голосовало за демократов, поддерживали немедленную сецессию, а многочисленные округа с высоким процентом рабов, но поддерживавшие вигов, выступали за «кооперацию» (и, разумеется, «кооперация» не обязательно была синонимом юнионизма). Тем не менее определенное беспокойство сецессионистов по поводу этой слабой связи между сторонниками «кооперации» и людьми, не имевшими значительного количества рабов, сохранялось [509] .

Поэтому они развернули кампанию по убеждению таких сограждан в том, что в случае сохранения Союза им также будет что терять. Ставкой стало превосходство белой расы. С этой точки зрения программа «черных республиканцев» по освобождению рабов была первым шагом к расовому равенству и смешению белых и черных. Губернатор Джорджии Браун постарался донести эту максиму до населения гористых районов северной части Джорджии, население которых боготворило его. Рабовладение, говорил Браун, это «наилучшая форма государственного устройства для бедных людей. Для нас бедный белый труженик… не принадлежит к обслуге. Негры ни в коем случае не являются ему ровней… Он принадлежит к единственному истинно аристократическому сословию: белой расе». Таким образом, свободные фермеры «никогда не согласятся покориться власти аболиционистов», ибо они «знают, что в случае отмены рабства пострадают больше, чем богатые, которые смогут защитить себя… Когда настанет час защищать наши права от неправедной власти, я призову людей с долин и гор, которые спустятся подобно лавине и сплотятся вокруг флага Джорджии» [510] .

Сецессионистская риторика отличалась лишь вариациями этой темы. Избрание Линкольна, заявила газета из Алабамы, «доказывает, что Север [намерен] освободить негров и подтолкнуть их к смешению с детьми бедняков-южан». «Вы любите своих матерей, жен, сестер, дочерей? — спрашивал один проповедник отделения из Джорджии тех, кто не имел рабов. — [Если Джорджия останется в Союзе,] где правит Линкольн и его шайка… то через десять лет или даже меньше наши дети станут рабами негров» [511] . «Если вы уже достаточно приручены для того, чтобы покориться, — с пафосом вещал баптистский пастор из Южной Каролины Джеймс Фёрман, — то священники-аболиционисты будут тут как тут, чтобы обвенчать ваших дочерей с черными мужьями». Ему вновь вторили из Алабамы: «Если мы покоримся, наши жены и дочери должны будут выбирать между смертью и удовлетворением дьявольской похоти негров!.. Лучше десять тысяч трупов, чем подчинение черным республиканцам» [512] .

Поэтому для защиты жен и дочерей мелкие белые фермеры присоединялись к плантаторам, «вставая под знамя Свободы и Равенства белых людей» против «врагов-аболиционистов, поклявшихся повергнуть белого человека ниц, приравняв его к негру». Большинство белых южан соглашались, что «демократические свободы существуют только потому, что у нас есть черные рабы», чье присутствие «обеспечивает равенство между свободными гражданами». Отсюда следует, что «свобода без рабства невозможна» [513] .

Такое оруэлловское определение свободы как рабства вызывало град насмешек к северу от Потомака. Сравнение сепаратистов с отцами-основателями — это «клевета на характеры и поведение героев 1776 года», — заявила New York Evening Post Уильяма Каллена Брайанта. Основатели боролись «за торжество прав человека… и принципов всеобщей свободы», а южане сражаются «за интересы регионального деспотизма, а не за общие принципы гуманизма… Их девизом является не свобода, а рабство». В Декларации независимости Томаса Джефферсона говорилось о «естественных правах, противопоставленных учрежденным институтам», — вторила ей New York Tribune, тогда как «эта карикатура сделана мистером Джеффом Дэвисом в интересах несправедливого, перезревшего, загнивающего института, который вот-вот посягнет на естественные права человека». Короче говоря, на Юге происходила не освободительная революция, а контрреволюция, «оборачивающая вспять ход прогресса… чтобы отбросить страну назад в самую тьму… деспотизма и угнетения» [514] .