— Они оставили полотно, Леночка, — перебил её Воронов, не повышая голоса. Он сделал маленький глоток кофе, задержал его на языке, смакуя горечь. — Посмотрите на эту композицию. Кровь, битое стекло, паника… Это не провал, это плохая драматургия. Дешёвый театр.

Лена на мгновение замолчала. Её губы превратились в тонкую линию. Эти его метафоры… Неэффективно. Засоряют анализ.

— Как скажете, Дмитрий Сергеевич. Наш источник из местной полиции подтвердил: цель перед смертью успела нарисовать символ на стене. Собственной кровью. Вот.

Она нажала несколько клавиш на планшете, и изображение на экране сменилось. Крупный план серой бетонной стены. На ней, неровной линией, был начертан примитивный рисунок. Лабиринт.

— Команда Рихтер либо проигнорировала его в спешке, либо сочла бредом умирающего. Слишком были заняты зачисткой. Наши люди зафиксировали изображение через пятнадцать минут после их ухода.

Воронов поставил чашку на блюдце. Фарфор тихо звякнул. Тишина стала плотной. Он подошёл к экрану, его отражение наложилось на кровавый символ. Он смотрел не на сам рисунок, а на то, как он был сделан. На отчаяние в каждом мазке.

Рихтер, со своей корпоративной логикой, видела лишь актив, который нужно обнулить. Она не видела человека. И проиграла первый раунд, даже не зная, что партия началась.

— Лабиринт, — произнёс он задумчиво. — Лабиринт Минотавра. Кносский дворец. Нить Ариадны… Он не просто просил о помощи. Он указывал путь. Или предупреждал о чудовище в центре.

На мгновение его привычная ироничная маска спала. Он видел в этом кровавом хаосе не только тактическую возможность, но и уродливое отражение дела всей его жизни. Разведка, тонкая игра умов, вырождалась. «Эффективные менеджеры» вроде Хелен Рихтер превратили её в банальную бойню. Презрение к её методам боролось в нём с хищническим азартом.

— Они думают, что «Шум» — это просто технология, — продолжил он, обращаясь больше к себе, чем к Лене. — Протокол, который можно активировать и деактивировать. Они не понимают, что имеют дело не с кодом, а с человеческой душой. Даже сломанная, она всё равно ищет выход. Оставляет следы.

Он отошёл от экрана и вернулся к своему столу. Сделал последний глоток, осушив чашку. Ритуал был завершён.

— Цель… «актив»… он был связан с Гамбургом. Переправлял какие-то данные через порт для Aethelred, ещё до того, как его «перепрошили». Верно?

— Верно, — подтвердила Лена. — Контрабанда зашифрованных массивов. Мы предполагаем, что следующий «спящий» находится там.

— Хорошо. — Он принял решение. — Отправляйте группу «Сыча» в Гамбург. Но не для захвата. Пока что. Мы будем зрителями. Пусть Рихтер делает свою грязную работу, а мы просто подберём то, что она в своей спешке упустит.

Он снова посмотрел на репродукцию Ротко на стене. Два кровавых прямоугольника на тёмном фоне. Да, подумал он, следующий акт этой пьесы будет разыгран в холодных доках немецкого порта. И он будет дирижировать им из партера.

Запах в номере был отвратительным. Смесь затхлого табака, плесени и чего-то сладковато-тошнотворного от канализации. С улицы доносился непрерывный гул Стамбула. Хавьер ненавидел этот город. Слишком много шума.

Он стоял перед треснувшим зеркалом в тесной ванной. Свет от единственной голой лампочки был жёлтым, больным. Голый торс в одних армейских штанах. Треснувшее зеркало отражало тело, перечёркнутое шрамами. Каждый — напоминание.

Новая отметина — рваная рана на левом боку, чуть выше бедра. Пуля прошла по касательной, но содрала кожу и мясо.

Он стиснул зубы, открыл бутылку дешёвого виски и плеснул прямо на рану.

— Сука, — выдохнул он.

Боль была острой, чистой. Мышцы живота и спины окаменели. Пальцы вцепились в край раковины, вдавливаясь в потрескавшийся фаянс. Но эта боль была честной. Понятной. Она отвлекала от другой, той, что грызла изнутри.

Он оторвал от старой футболки длинный лоскут, плеснул на ткань остатки виски. Спирт не сделает тряпку стерильной, но это лучше, чем ничего. Туго, морщась, перевязал бок.

И пока он затягивал узел, реальность дрогнула. Перед глазами встал экран планшета. Последний видеозвонок.

Три недели назад. Он сидел в баре где-то в Маниле. На экране появилось лицо Люсии. Она говорила быстро, возбуждённо, её тёмные глаза лихорадочно блестели — тот самый фанатичный блеск, который он так хорошо знал. За её спиной виднелась пробковая доска, утыканная вырезками и схемами.

«…это не просто коррупция, Хави, ты понимаешь? — тараторила она. — Это что-то большее. Aethelred Consortium. Они делают что-то с людьми. Стирают их прошлое… У меня есть свидетель, он боится, но он готов говорить…»