Лёха молчал. Слов не было. Только знакомое ощущение пустоты. Он уставился в пыль, потом на табачный дым, потом снова в пыль. Они некоторое время помолчали. Потом Лёха достал маленькую фляжку, открутив колпачок, пригубил чуть и произнес:

— Третий тост.

— Третий. — ответил Остряков, приняв фляжку.

Они помолчали ещё минуту.

— Осталось живых два борта, — продолжал Остряков, глядя куда то в даль. — Ещё один в ремонте. Думаю, по очереди летать будем, пока моторы не сдохнут. Я тебя буду подменным экипажем держать, скорее всего после обеда на СБ с одиннадцатым номером будешь на патрулирование ходить.

— А, и с завода из Аликанте звонили, — он щёлкнул пальцами, словно вспоминая, — там два «ишака» местной сборки приготовили.

— Испанцы всё твою фамилию орут в трубку, ХеренОф!, ХеренОф! — передразнил командир. — Командование решило тебя с Васюком туда отправить. Забрать, облетать, принять. Вы оба пока безлошадные, завтра с утра, если других задач не нарежут, сразу и двигайтесь! Дотянете же сюда?

Лёха не ответил сразу. Он просто сидел. Ничего не чувствовал. Ни радости, ни злости. Просто принимал окружающую действительность. Так, как летчик принимает ветер — с пониманием, с ним не поспоришь.

— Дотянем, — тихо сказал он наконец. — Конечно дотянем. Чего тут тянуть то.

Сентябрь 1937 года. Кабинет военно-морского советника Алафузова, порт Картахены.

Некоторое время спустя описанных выше событий.

Лёха стоял в кабинете главного военно-морского советника в Испании Владимира Антоновича Алафузова, вытянувшись почти по уставу, и при этом никак не мог отделаться от мысли, что почему чувствует, что попал, мягко говоря, в аншлаг театрального представления.

Начальства набилось столько, что казалось — вот-вот начнут вешать друг на друга номерки, как в гардеробе, чтобы не перепутать. Сам Алафузов — как всегда, сдержанный и холодный, рядом с ним водный замполит, сияющий и розоволицый, но с вымученно серьёзной миной. Чуть в стороне стоял местный особист в полувоенном френче и с неизменной папкой под мышкой. Присутствовал Лёхин непосредственный начальник, командир морской группы Николай Остряков. А в углу, развалившись в кресле как у себя дома, расположился прилетевший из Мадрида Наум Белкин — представитель НКВД, известный среди советских товарищей тем, что умудрялся одновременно вызывать доверие, страх и спазмы. Лёха хорошо помнил свою прошлую беседу и старался не попадаться под его прищур.

На вопрос Алафузова доложить по существу, Лёха изложил события коротко и без украшений, по возможности опуская всё, что могло вызвать ненужные с его точки зрения вопросы — вроде не запланированного визита в Париж, точного маршрута полёта или происхождения неучтённых франков. Особенно живо присутствующие отреагировали на пересказ драки Васюка с испанцем — тот момент, когда противник, так сказать, отправился в самостоятельный свободный полёт без сопровождения.

По требованию замполита Лёхе пришлось несколько раз повторить эпизод, что он и сделал — всё тем же сухим, предельно казённым языком:

— Младший лейтенант Васюк, самоотверженно действуя в условиях непосредственной угрозы жизни экипажу, совершил принудительное удаление противника за борт воздушного судна без применения парашютного снаряжения, — отрапортовал он с совершенно каменным лицом.

Замполит сгибался от смеха, вытирая глаза платком. Особист сдавленно хрипел в кулак. Алафузов сдерживался, но уголки губ едва заметно подрагивали. Белкин, улыбаясь, записывал что-то в блокнот.

— «Принудительное удаление противника за борт», — всхлипывал замполит, — «Хай жыве Афрыка!» Хренов! Настоящий моряк! Да с такими формулировками тебе на юридический Московского университета нужно!

Лёха слегка позволил себе улыбнуться:

— Меня из того университета и выгнали, сказали надо срочно идти в лётчики.

Неожиданно Алафузов поднялся и, приняв серьёзный тон, скомандовал:

— Старший лейтенант Хренов! Смирно! Сдать оружие!

По комнате прокатилась короткая волна напряжения. Лёха, смотрел прямо вперёд и изображая образцово-показательное равнодушие. Он, одними глазами обвел комнату.

Затем не торопясь достал из кобуры свой потёртый «Браунинг», с которым прошел, пролетел всю Испанию, и, повернув его рукояткой вперёд, передал замполиту. Тот взял с лёгкой улыбкой и вышел, ни слова не сказав.

Повисла короткая пауза. Белкин вкрадчиво заметил:

— Смотри-ка, Хренов… А ведь ты теперь, выходит, буржуй. Личным самолётом владеешь…

Фраза прозвучала как шутка, но в ней был такой гниловатый подтекст — и вопрос, и намёк, и тонкая проверка на реакцию.

Лёха, как ни в чём не бывало, ответил без единого сомнения на лице:

— Вот разрешите с вами не согласиться, товарищ Наум Маркович! Указанное личное воздушное судно сразу по прилёту было передано мною в дар морской авиации Черноморского флота Советского Союза. Под расписку заметьте! А уж испанцем она сама потом этот борт загнало!