Лёха достал документ с пометкой Certificat d’immatriculation, где значилась французская регистрация — F-LEXA, и имя законного владельца: Juan Jereno. Снабжённый бумагами незабвенного Хорькова, Лёхе стоило небольшого количества инвестированных франков получить в парижском Ле Бурже запись о покупке борта. Чтобы было, так сказать.

Грабьебон удивлённо приподнял брови и уставился на Лёху:

— Это ваш самолёт?

— Ну… да, — Лёха снова извиняюще развёл руками. — Вот смог купить. Дедушка под конец жизни ослеп и завещал мне стать пилотом. Я, так сказать, выполняю волю предков…

— Решили подарить самолёт республиканцам? — усмехнулся Грабьебон.

— Мой дедушка ослеп, а не офигел! — не задумываясь, выпалил Лёха по-французски, с ярко выраженным советским акцентом.

Грабьебон застыл. Посмотрел на него. Потом что-то клацнуло в его французской голове, и офицер заржал. Смех был самый искренний — с хрипотцой, наклоном вперёд и каплями слёз в уголках глаз.

— Sacrebleu! Bon sang!… — вытер глаза он. — Вы, месье дон Жуан, очень… очень своеобразный пилот.

Грабьебон с лёгкой театральностью приоткрыл Лёхин испанский паспорт, где между страниц лежало пять аккуратных купюр по сто франков.

Он слегка приподнял бровь, заглянул под обложку, перевёл взгляд на документы.

— Ah, tiens… — тихо пробормотал он, поцокал языком. — Этот паспорт, я вижу, в порядке! Хорошо… а где у вас справка санитарного контроля при международных перелётах?

Лёха улыбнулся, даже чуть склонился вперёд и с ловкостью, достойной сотрудника Черкизона, вложил между страниц ещё одну купюру в сто франков.

— Вот она, смотрите. Завалялась. Вроде бы печать не смазалась.

Грабьебон даже не моргнул.

— О! Да тут у вас целая группа испанских оборванцев… — Продолжил пантомиму чиновник в круглой фуражке. — А я ведь должен, знаете ли, отправить их всех в лагерь… Да, в лагерь… На карантин. У нас культурная страна. Вдруг завезут какую-нибудь республиканскую заразу. Пролетарскую лихорадку или идеологический понос.

Лёха, не прерываясь, достал ещё две сотни.

— Ну зачем вы так, месье лейтенант! Они же добропорядочные туристы. Молчаливые и очень покладистые. Обещают молчать в общественных местах.

— Что вы, мсье Жуан! — оживился Грабьебон. — Минимально по сто франков с головы. Это даже не штраф — это на гигиеническую обработку местности.

— Давайте по тридцать. И они даже не будут заходить в здание, чтобы не испачкать воздух свободы своим дыханием.

— Пять сотен за всех, и то только из уважения к вашему выдающемуся дедушке! Меньше — просто оскорбительно для такого коллектива санитаров леса!

Ещё пятьсот франков ловко пролезли в папочку чиновника. Она постепенно становилась пухлой, как мясной пирог.

Грабьебон вздохнул явной с ноткой удовольствия.

— Carnet et Plan de vol? В порядке? Такие документы очень высоко котируются. Очень!

— Не сомневайтесь! Вот, смотрите. — Ещё две сотни устроились в папке француза.

Пачка франков стремительно переходила в надёжные руки французской бюрократии.

Наконец Грабьебон перелистал документы, закрыл папку и, глядя поверх очков, сказал почти ласково:

— Ну, осталось ещё кое-что… Рядовым труженикам французской таможни надо будет помочь проверить зрение… Они должны на расстоянии разглядеть, что у вас нет оружия, наркотиков, политической пропаганды и прочих этих ваших динамитных шашек. Всего триста франков на проверку зрения.

Лёха невозмутимо кивнул, сунул руку в другой карман и добавил ещё три купюры по сотне.

— Гарантирую, — честно глядя в глаза французу, произнёс Лёха, — никаких динамитных шашек!

« Если и есть, то никто не признается, только гранаты и пистолеты!» — подумал он уже про себя.

Грабьебон широко и радостно улыбнулся.

— Bienvenue en France, мсье Жеренo!

Жмак! Печать влепилась в первый документ, легализуя пребывание владельца на территории Республики. Жмак! Жмак! Любой будущий робот позавидовал бы производительности французской руки со штампом.

— Полторы тысячи франков… Жлобы! — чертыхался про себя Лёха, удаляясь от такого гостеприимного, но исключительно дорогого заведения, как французская таможня. — За просто «Бонжур, Козлы!»

Декабрь 1937 года. Елисейский дворец, 8-й округ Парижа .

Тремя месяцами позже капитан де Шляпендаль стоял вытянувшись в парадном мундире капитана ВВС во внутреннем зале Елисейского дворца, где пахло полированной бронзой, формалином и богатством.