В действительности она задумывалась об этом. Я точно знаю.

Не потому ли она отказалась от Макса? Видимо, сочла, что присваивать деньги моего брата будет проще, если между ними не будет романтических отношений?

Я переворачиваюсь на бок; содержание письма проносится в моем мозгу, виски начинают пульсировать. Это больно… все это причиняет ужасную боль, и я в замешательстве. В какой-то момент раздается стук и голос из-за двери спрашивает:

– Рор? Ты еще не спишь? Это я.

Это она. Моя предполагаемая лучшая подруга.

Самое близкое существо, которое у меня есть… которое когда-либо было… практически сестра.

Я закрываю глаза и притворяюсь спящей, словно Каро может видеть сквозь дверь. И затем, слушая удаляющиеся шаги, я чувствую, как мое дыхание снова становится прерывистым. Я переворачиваюсь на живот и приподнимаюсь на локтях, глядя в окно на сверкающий бассейн, который теперь заслонил деревья. Присмотревшись, я понимаю, что это не бассейн, а чернильно-черное море. Мы направляемся на юг к Чинкве-Терре, месту, которое давно было у меня на примете. Я часто мечтала о нем, когда у меня было мало времени и денег. Мне нужно выспаться, чтобы завтра насладиться им в полной мере.

Попытаться насладиться поездкой, которая случается раз в жизни.

Но я не устала. Я совсем не устала. Мне нужно отвлечься.

Моему мозгу есть чем заняться, кроме как размышлять о том, что Каро обкрадывает моего брата, и о том, что Нейт, возможно, хочет меня вернуть, и о том, что Максу не терпится узнать, почему я на него злюсь… размышлять о причине, по которой я на него злюсь.

Думаю, я могла бы посмотреть телевизор. Я могла бы… Моя лодыжка натыкается на что-то твердое. О, книга Джиневры!

«Домик на озере».

Я могла бы переварить это, прочитав книгу о себе. Посмотреть, что Джиневра сделала из моей жизни и из жизни моих близких. Я вспоминаю Макса, Каро и Нейта в вагоне-баре, когда Габриэль вручил нам книги. Они все они выглядели какими-то… встревоженными, не так ли? Интересно почему?

Что ж, пристегнись, Рори. Этого тебе не избежать. Я делаю глубокий вдох и открываю книгу.

Часы показывают 2:24 ночи, когда я, наконец, откладываю книгу в сторону и выключаю прикроватную лампу. Я все еще в платье, но слишком измучена, чтобы переодеться в пижаму, умыться и прочее. Вместо этого я ныряю под прохладное шелковистое покрывало и ощущаю, как все вокруг меня кружится.

Шокирующе видеть себя на страницах. Ограниченное количество слов, напечатанное чернилами, должно передать, кто я такая и что меня волнует. Кто меня волнует.

Я прочла ее быстро, по диагонали, особенно вторую половину, потому что начала уставать, но суть, конечно, уловила. В некотором смысле Джиневра была добра – по крайней мере ко мне. Мое второе «я» – это Лейси Старлинг (имя как у порнозвезды), великодушна и обаятельна. В детстве она устраивала представления, заставляя старшего брата участвовать в своих шоу. Он, Бенедикт Старлинг, очень застенчивый. Умный, постоянно увлечен научными проектами, но над ним издеваются соседские дети. Они сорвали с него очки и бросили в фонтанчик с водой. Они пустили слух, что он родился и с влагалищем, и с пенисом, и ему якобы пришлось пройти процедуру реконструктивной хирургии. Они нарисовали перманентным маркером пенис на его шкафчике и написали поверх крупным шрифтом «Бенедик [21] ».

Эпизод основан на реальной ситуации с Крошкой Макси.

По сюжету Лейси отправляется в школу, находит хулиганов, которые на четыре года ее старше, и говорит им, что, если они когда-нибудь снова будут докапываться до ее брата, им придется иметь дело с ней. В подкрепление своих слов достает мясницкий нож и угрожающе держит его в дюйме от щеки главного хулигана.

Тот говорит:

– Я пожалуюсь директору.

А Лейси просто прячет нож в карман комбинезона и отвечает:

– Кто тебе поверит? Я всего лишь жалкая четвероклашка.

Теперь невозможно представить, что я и была той жесткой девчонкой, защищавшей честь Макса, действительно угрожавшей ножом детям намного старше себя.

Я удивляюсь, откуда во мне взялась такая храбрость. Подозреваю, что все дело в том, что мы были единым целым, мы трое: Макс, папа и я. Макс был не просто моим братом, но и продолжением меня самой. Он всегда был таким несамостоятельным, таким чувствительным. Я была сильнее и храбрее. Так сказал мне папа, будто делился секретом, и я хотела оправдать его ожидания, хотела, чтоб он думал так всегда. Однажды Макс признался папе, что в школе над ним издеваются, что директор школы не собирается ничего предпринимать, и папа воспринял это очень эмоционально. Он рассказал историю о том, как в детстве, когда ему было десять или одиннадцать лет, банда пацанов верхом на лошадях набросилась на него с железными прутьями, крича, что он грязный еврей. Папе пришлось носить в сумке нож чтобы защищаться. Я помню, как Макс, застыв, уставился на отслаивающиеся желтые обои на кухне и сказал, что эти оборонительные мероприятия, вероятно, не понравятся нашей средней школе.

Помню, как папа слегка улыбнулся и ответил:

– Нет, наверное, нет. Но мы разберемся с этим.

Тем не менее он не сказал как. Не подал ни единой идеи. Тогда меня поразило, что папа смирился и был совсем не похож на себя в юности, каким нам описывал себя. Когда он перестал бороться? Когда он понял, что не сможет завоевать мир? В тот момент, когда умерла его мать? Или когда умерла наша? Или, может быть, когда осознал, что жизнь, за которую он боролся, оказалась очень тихой, совсем не богатой и даже не безопасной?