– Я сейчас прохожу курс терапии, Рор.

– О-о, да? – Она произносит это с преувеличенной беспечностью, словно не предлагала мне этого годами.

– Да. Наконец-то у меня получилось.

– Что ж, это хорошо… Я рада за тебя. Так что же значит твое появление здесь? Это часть твоего лечения?

– Это ни в коем случае не является частью моего лечения, хотя Оуэн, мой психотерапевт, одобрил эту поездку. Я многому у него научился. На самом деле, это совсем не весело – видеть те стороны себя, которыми не гордишься. Чувствовать, что за ними кроется. Я не очень умею прислушиваться к своим эмоциям, ощущать их в полной мере.

– Знаю. Я правда это знаю.

Я киваю.

– Хочешь сказать, что ты знаешь об избегающей привязанности?

Она смотрит на меня так, словно у меня две головы.

Я спешу продолжить, пока не растерял свою решимость.

– Оуэн считает, будто то, что я средний ребенок без особенных потребностей, наложило слишком большой отпечаток на мой характер. Старший ребенок – с синдромом Дауна, младший борется с зависимостью, а я – самый обыкновенный.

– Конечно. – Рори смягчается. – Ты был тем парнем, который все делал идеально. Твоя мама всегда говорила, что ты не доставлял им ни капли беспокойства.

– Да, но Оуэн заставил меня понять: я что-то закрыл внутри себя, мне приходилось игнорировать собственные проблемы, потому что у моих братьев они были куда более серьезные. Избегающая привязанность означает, что я постоянно воздвигаю барьеры, создаю дистанцию. Отрицаю… отрицал свои чувства.

Рори отрывает краешек хрустящей вафли и отправляет его в рот.

– Я могу это понять, – наконец говорит она.

– Когда я чувствую себя несчастным, мне хочется оттолкнуть всех. Теперь мне это ясно. Мне нужно было побыть одному после всего, что случилось в Дубае. Поэтому я оттолкнул тебя. Я был таким идиотом. Я оттолкнул тебя как раз тогда, когда ты больше всего нуждалась во мне.

Рори несколько раз моргает.

– Я даже не знаю, что произошло в Дубае. Ты мне почти ничего не рассказал.

Я прикусываю губу.

– Я потерял его. Сезара. Я опоздал.

Она кивает, и выражение ее лица становится более сочувственным.

– Это я знала.

Я продолжаю смотреть в окно, потому что, если взгляну на нее, во мне сломается нечто, помогающее мне держать себя в руках. Сезар был девятнадцатилетним парнем-идеалистом, который перебрался из Турции в Сирию, потому что хотел изменить мир к лучшему, хотел помогать людям. На следующий день после того, как он прибыл в Сирию, его похитил курьер, которому он доверился при переправке через границу. Вскоре после этого его родители получили известие о требуемом выкупе.

Как я оказался вовлечен в это дело? На самом деле, все началось с моего детства. Мой отец – дипломат, и, когда я был ребенком, мы жили в разных местах на Ближнем Востоке и в Африке, а наш дом находился в Вашингтоне. Я всегда общался с людьми разных культур, изучал разные языки. Моя бабушка – сирийская еврейка; когда я был ребенком, она жила с нами в Вашингтоне и говорила со мной только по-арабски, что впоследствии оказалось очень полезным для моей карьеры. Я знал, что хочу работать в международной сфере, как мой отец. Получил степень магистра в области международных отношений, затем первые несколько лет после окончания университета практиковался в Вашингтоне в крупной фирме по проектному финансированию. Большую часть времени я проводил в странах третьего мира, помогая им выбираться из нищеты, гасить долги и создавать новые политические, экономические и судебные системы. Вскоре я перешел на работу в международный фонд, содействующий строительству демократических структур в развивающихся странах, и даже выступал посредником в зонах военных действий.

Я часто путешествую, и поездки, связанные с кризисными ситуациями, – это совсем не гламурно. Когда началась «арабская весна» [23] , я был посредником между противоборствующими сторонами. В 2012 и 2013 годах я несколько раз ездил в Сирию, пытаясь договориться о прекращении огня, но позже, когда вмешались русские и Асад одержал верх, я работал на расстоянии. Люди часто удивляются, что я до сих пор не поселился в Вашингтоне. Какое-то время я пробовал, но потом слишком большое расстояние между мной и Рори стало невыносимым, и я переехал в Лос-Анджелес, потому что для ее карьерных устремлений было важно находиться именно там. Я всегда поддерживал восходящую звезду Рори, был ее самым преданным болельщиком. К тому же, даже живи я в Вашингтоне, мне все равно приходилось бы большую часть времени проводить в полетах. Это странная работа, суть которой трудно объяснить людям со стороны, но которая порой приносит глубокое удовлетворение.

Около полугода назад мне позвонил коллега: «Сын моего друга пропал в Сирии. У тебя есть опыт работы в этой стране, тебе знакома обстановка. Можешь помочь?»

Что я знал о переговорах по освобождению заложников? Однако после бессонной ночи я, конечно, согласился. Я не мог ничего обещать и не стал бы участвовать в выплате выкупа или оказании услуг террористам, но я собирался приложить все возможные усилия, чтобы вызволить Сезара. За этим последовало два самых безумных месяца в моей жизни. Я проводил встречи в Париже, в Стамбуле, в Дубае. Я искал зацепки по всему Ближнему Востоку. Я встречался с шейхами, наркобаронами и торговцами оружием, чтобы докопаться до истины. Найти Сезара, живого или мертвого.

В конце концов, оказалось, что он мертв.

Это совершенно выбило меня из колеи. Хотя дело было не только в нем, но и в девочках-подростках из Сирии, которых отцы продали в секс-индустрию и привезли в Дубай наркобарону, заказавшему похищение Сезара. Девочки встретились со мной с большим риском для жизни. Они дали мне важнейшую информацию, которая в конечном итоге помогла выяснить, что случилось с Сезаром. Я потратил каждую свободную минуту, пытаясь вытащить их из этого кошмара, для этого требовалась координация с несколькими правительствами и организациями.