В 1815 году из примерно 8,4 миллиона жителей Соединенных Штатов почти 1,4 миллиона находились в наследственном рабстве, являясь личной собственностью своих владельцев. В колониальный период рабство было легальным на всей территории будущих Соединенных Штатов, и оспаривание его моральной легитимности было редким явлением. Но Революция популяризировала идеи Просвещения, синтезировала их с элементами христианства и обобщила в утверждении, что «все люди созданы равными» и что все обладают «неотъемлемыми правами». К началу XIX века почти никто за пределами штатов Глубокого Юга — Южной Каролины и Джорджии — не пытался оправдать рабство в принципе. Общественное мнение в 1815 году в целом считало этот институт достойным сожаления злом, противоречащим как христианству, так и естественным правам. Однако в местах компактного проживания афроамериканцев белые опасались, что всеобщая эмансипация поставит под угрозу господство белых и создаст угрозу восстания, и даже там, где чернокожее население было небольшим, белые беспокоились, что освобожденные люди могут стать общественными обвинениями. Белые нигде не хотели, чтобы их облагали налогом для выплаты компенсации владельцам за освобождение рабов.

Конституция 1787 года оставила правовое регулирование рабства за штатами, и большинство американцев, похоже, предполагали, что несколько штатов со временем найдут способы ликвидировать этот институт без лишних трудностей. Пенсильвания и штаты Новой Англии, где рабство никогда не было экономически значимым, отменили его внезапно или постепенно во время Революции. Тысячи людей тогда также обрели свободу, спасаясь от британской армии и уплывая в другие части империи. Некоторые чернокожие мужчины тоже присоединялись к вооруженным силам повстанцев, но на Юге их редко принимали в рекруты. Континентальный конгресс запретил рабство на Северо-Западной территории в 1787 году, поэтому, когда Огайо был принят в Союз в 1803 году, он стал свободным штатом. Нью-Йорк и Нью-Джерси, имевшие больше рабов, ждали до 1799 и 1804 годов соответственно, чтобы начать постепенную эмансипацию. По данным переписи 1810 года, в них по-прежнему проживало двадцать шесть тысяч порабощенных жителей. Процесс в Нью-Джерси развивался так медленно, что в штате оставалось несколько сотен рабов уже в 1840-х годах. Маленький мальчик Изабеллы был далеко не единственным человеком, незаконно проданным за пределы штата во время этих длительных переходных периодов; похитители, а также недобросовестные хозяева совершали эти преступления. [111]

Те же идеологические импульсы, которые побудили северные штаты к эмансипации, вызвали на Юге широкую добровольную манумиссию со стороны индивидуальных хозяев, особенно в Делавэре, Мэриленде и Вирджинии. Следует отметить, что привлекательность свободы усиливалась депрессией на рынке табака в 1780–90-е годы. Многие плантаторы в Чесапикском регионе ещё не нашли выгодной альтернативы и оказались владельцами большего количества рабов, чем знали, что с ними делать. («У меня больше работящих негров, — жаловался Джордж Вашингтон, — чем может быть использовано с какой-либо пользой в системе земледелия»). В числе тех, кто совершил манумиссию, были сам Вашингтон и один из крупнейших рабовладельцев Вирджинии Роберт Картер III. [112]

К 1815 году первая волна освободительных акций штатов и отдельных лиц в основном прошла. Некоторые плантаторы Чесапика научились заставлять рабов работать, выращивая пшеницу вместо табака. Другие продавали рабов на запад, из Тайдуотера в Пьемонт или Кентукки. Делавэр не принял никакой государственной программы освобождения, хотя в нём было всего четыре тысячи рабов, а три четверти его чернокожего населения уже были свободны. Некоторые вирджинцы обеспокоились количеством свободных негров в содружестве и добились принятия закона, согласно которому все освобожденные в будущем рабы должны были покинуть штат. Что особенно тревожно, отправка рабов из существующих штатов в Луизиану была разрешена, несмотря на активные усилия сенатора от Коннектикута Джеймса Хиллхауса, направленные на то, чтобы законодательно запретить это. В результате многие тысячи людей были отправлены в рабство в Луизиану ещё до её принятия в качестве штата, чтобы выращивать там сахарный тростник. [113] Тем не менее, в 1815 году граница между «свободными» и «рабскими» штатами ещё не была резко очерчена. В Вирджинии было много вольноотпущенников, в Нью-Йорке многие все ещё находились в рабстве. Вряд ли кто-то мог предсказать, что больше ни один штат не пойдёт на эмансипацию. На данный момент казалось, что события могут развиваться как в пользу, так и против рабства, в зависимости от политических решений.

Тем временем в городах хозяева часто позволяли рабам «наниматься на работу», получая процент от их заработка. После нескольких лет такой работы кабальеро могли накопить достаточно денег, чтобы выкупить свою свободу и свободу членов своей семьи. К 1830 году четыре пятых чернокожих жителей Балтимора были юридически свободны. В другом мегаполисе Юга, Новом Орлеане, доля свободных составляла две пятых. Во всех американских городах рабство сокращалось. Городская жизнь оказалась менее благоприятной для рабства, чем сельская, в основном потому, что хозяевам было трудно контролировать все аспекты жизни раба в городе. Городские рабы гораздо чаще совершали удачные побеги. Самые проницательные современники считали рост городов одним из факторов, подрывающих сохранение рабства. [114]

Благодаря сочетанию освобождения штатов и отдельных людей в Соединенных Штатах появилось значительное количество свободных афроамериканцев — около 200 000 человек к 1815 году. (На самом деле, большее количество было освобождено отдельными людьми — щедрыми хозяевами, отважными беглецами или экономными покупателями, — чем законами штатов). Подавляющее большинство «свободных негров» как на Севере, так и на Юге проживало в городах, где они работали в основном в сфере обслуживания. По иронии судьбы, эмансипированные чернокожие рабочие иногда оказывались не допущенными к квалифицированной работе, которую они выполняли в рабстве. В портах многие уходили в море: Двадцать процентов моряков торгового и китобойного флотов США были чернокожими. [115] (Герман Мелвилл воспел расовое разнообразие экипажа корабля в романе «Моби-Дик»). Городские афроамериканские общины давали своим порабощенным соседям как пример жизни на свободе, так и убежище, куда они могли сбежать и где могли найти приют. Обычно не участвуя в праздновании Дня независимости 4 июля, свободные чернокожие общины отмечали свои собственные исторические праздники, отмечая отмену работорговли, освобождение в Нью-Йорке и (начиная с 1834 года) отмену рабства в британской Вест-Индии. Эти общины стали основной аудиторией для таких крестоносцев против рабства, как Соджорнер Трут и её соратников обеих рас. Конгрегации, подобные Африканской методистской епископальной церкви Сиона, в которой служила Трут в Нью-Йорке, стали центрами чёрной автономии. Сознательно респектабельные лидеры общины, часто священнослужители или бизнесмены, защищали права чернокожих перед внешними и проповедовали добродетели грамотности, трудолюбия и бережливости — как ради них самих, так и чтобы опровергнуть расовые оскорбления белых. [116]

Соджорнер Истина была высокой, сильной женщиной, а сохранившаяся статистика показывает, что чернокожие американцы, как и белые, в среднем выше своих сверстников из Старого Света. У них также была высокая рождаемость, которая обеспечивала естественный прирост в 2% в год, почти такой же, как у белого населения. (Юная Изабелла была последней из десяти или двенадцати детей своих родителей.) Среди рабовладельческих обществ Нового Света рабское население Соединенных Штатов росло независимо от импорта из-за границы. Однако районы выращивания риса и сахарного тростника в Южной Каролине и Луизиане представляли собой исключение. Тяжелые условия труда и болезни напоминали вест-индские, а рабское население приходилось пополнять за счет закупок в других частях страны. [117]

Ключевым фактором, объясняющим как атлантическую работорговлю, так и сохранение рабства в Соединенных Штатах, была рентабельность. На Юге, когда фермер приобретал своего первого раба, это обычно означало, что он намерен сосредоточиться на производстве для рынка, то есть на получении прибыли, а не на пропитании семьи. Если бы в годы после 1815 года короткостебельный хлопок не стал чрезвычайно выгодным занятием для рабского труда, найти мирное и приемлемое решение проблемы эмансипации было бы не так сложно. Историки экономики, проведя множество исследований и споров, пришли к общему мнению, что американцы, вкладывавшие деньги в рабскую собственность, обычно получали конкурентную прибыль от своих инвестиций. Оживлённая торговля рабами, как местная, так и межгосударственная, поддерживала экономическую эффективность и прибыльность рабовладельческой системы. В период с 1790 по 1860 год около 3 миллионов рабов сменили владельца путем продажи, причём многие из них — несколько раз. Почти все рабовладельцы покупали или продавали рабов в тот или иной момент своей жизни. Владение рабами было широко рассредоточено и в то же время сконцентрировано: Каждая третья семья белых южан владела хотя бы одним рабом; каждая восьмая — не менее чем двадцатью, и эта одна восьмая владела более чем половиной всех рабов. Многие белые, не владевшие рабами, рассчитывали приобрести их позже, а пока могли арендовать их услуги на краткосрочной или долгосрочной основе. Таким образом, даже нерабовладельцы могли испытывать прямую заинтересованность в рабстве как системе. Цены на рабов в конечном итоге поднялись намного выше уровня 1815 года, в первую очередь из-за спроса на рабский труд на хлопковых полях, что принесло владельцам рабов значительный прирост капитала и продемонстрировало широкую уверенность в надежности этой формы инвестиций. Рабство стало настолько выгодным, что вытеснило другие формы инвестиций на Юге. К 1850 году, согласно данным, южные плантаторы были непропорционально многочисленны среди самых богатых американцев. [118]