Даже стратегическая выгода для Японии от нападения на Перл-Харбор была сомнительной. По сообщениям, сам Ямамото был глубоко подавлен в дни после 7 декабря, столкнувшись, наконец, с реальностью войны, в которой у Японии было так мало шансов победить. В Чанкинге Чан Кайши «был так счастлив, что весь день пел арию из старой оперы и играл „Ave Maria“… Теперь стратегическое значение Китая могло ещё больше возрасти. Американские деньги и оборудование хлынут в страну». [876] Уинстон Черчилль вспоминал: «Значит, мы всё-таки победили… ! Судьба Гитлера была предрешена. Судьба Муссолини была предрешена. Что касается японцев, то они будут стерты в порошок… Больше не было сомнений в том, что все закончится… Насытившись и пресытившись эмоциями и ощущениями, я лег в постель и заснул сном спасенных и благодарных». Возможно, память исказила рассказ Черчилля. На самом деле его первой реакцией на известие о Перл-Харборе было составление планов немедленного отъезда в Вашингтон, чтобы убедиться, что жажда мести Японии не поставит под угрозу американские поставки в Британию. Британия должна быть осторожна, — сказал Черчилль королю Георгу, — «чтобы наша доля боеприпасов и другой помощи, которую мы получаем от Соединенных Штатов, не пострадала больше, чем, я боюсь, неизбежно». [877]

Что касается Адольфа Гитлера, то он, как сообщается, воскликнул своим генералам: «Теперь для нас невозможно проиграть войну: у нас есть союзник, который никогда не был побежден за три тысячи лет». [878] Хотя строгие условия их союза с Японией не требовали этого, поскольку Япония была нападающей стороной, а не атакуемой, Гитлер и Муссолини 11 декабря несколько поспешно объявили войну Соединенным Штатам, которые затем признали состояние войны с Германией и Италией.

Гитлер упустил возможность нанести неисчислимый ущерб американскому стремлению отдать предпочтение европейской войне. Если бы Гитлер не объявил войну Соединенным Штатам, Рузвельту, учитывая очевидную готовность обеих сторон согласиться на затяжную и необъявленную морскую войну в Атлантике, было бы, несомненно, трудно найти политически приемлемый повод для объявления войны Германии. В отсутствие такого юридического заявления Рузвельт вполне мог бы счесть невозможным противостоять требованиям направить максимум американских усилий на Тихий океан, против официально признанного японского врага, а не в Атлантику, в необъявленную войну против немцев. Именно это беспокоило Черчилля, и от этого было нелегко избавиться. После объявления войны Германии на Рузвельта стали оказывать упорное давление, требуя отдать приоритет борьбе с Японией. Давление исходило от военно-морского флота, который всегда считал войну на Тихом океане своей особой прерогативой, и от общественного мнения, зараженного расовой неприязнью к японцам и разгоряченного унижением, вызванным нападением на Перл-Харбор.

Несомненно, именно это чувство унижения и уязвленной расовой гордости послужило толчком к почти бесконечному поиску козлов отпущения для катастрофы в Перл-Харборе. Теории заговора разрастались, как это часто бывает перед лицом невероятного. Многие американцы инстинктивно считали, что такая низшая держава, как Япония, не могла нанести Соединенным Штатам такой ущерб, если только какой-то человек не выполнил свой долг, возможно, даже повел себя предательски. Самые экстремальные обвинения в адрес самого Рузвельта в том, что он намеренно подверг Тихоокеанский флот риску, чтобы склонить Японию к нападению и тем самым втянуть Соединенные Штаты в войну, — тезис, который просто не выдерживает внимательного изучения в свете непоколебимого настаивания президента на приоритете Атлантического и Европейского театров и недвусмысленной убежденности его морских и военных советников, что не Япония, а Германия является действительно опасным противником. Все они понимали, что открытый конфликт с Японией — это отвлекающий маневр, а не чёрный ход к войне. С этой точки зрения вопрос заключается не в том, кто несет ответственность за Перл-Харбор, а в том, кто должен нести ответственность за неспособность добиться дипломатического урегулирования с Японией, которое оставило бы Соединенным Штатам возможность применить свою безраздельную военную мощь против Гитлера. Можно утверждать, что самым большим провалом Рузвельта было его невнимание к азиатским вопросам и нежелание, чтобы его считали «умиротворителем» Японии, в то время как на самом деле небольшое умиротворение — другое название дипломатии — могло принести богатые плоды.

Более правдоподобные, но в итоге не более убедительные обвинения были выдвинуты против различных военных, военно-морских и гражданских разведывательных служб за то, что они не смогли предсказать нападение на Перл-Харбор. В результате тщательных расследований были обнаружены многочисленные «сигналы», которые якобы должны были предупредить власти о приближении ударных сил Нагумо, в том числе, в частности, закодированное сообщение, якобы перехваченное в первых числах декабря и содержащее фразу «восточный ветер дождь», что означало объявление о разрыве американояпонских отношений. Однако на самом деле 27 ноября начальник военно-морских операций уведомил все командования Тихоокеанского театра о том, что «эта депеша должна рассматриваться как военное предупреждение», и приказал «провести соответствующее оборонительное развертывание». Военное министерство направило аналогичное сообщение на следующий день, проинструктировав командующих армиями на Тихом океане, что «враждебные действия [возможны] в любой момент». В нём добавлялось, что «Соединенные Штаты желают, чтобы Япония совершила первый открытый акт», но при этом делалась существенная оговорка: «Эта политика, повторяем, не должна толковаться как ограничивающая вас в выборе курса действий, который может поставить под угрозу вашу оборону». [879]

Поэтому к концу ноября американские войска по всему Тихому океану уже находились в состоянии высочайшей боевой готовности. Но Перл-Харбор был лишь одним из многих возможных мест, где мог быть нанесен первый удар, и, вероятно, наименее вероятным. Месяцы, даже годы, спекуляции о военных намерениях Японии были сосредоточены на Китае, советской Сибири, Малайе, Сингапуре, Гонконге, голландской Ост-Индии, Таиланде, Индокитае и Филиппинах как возможных японских целях, но редко, если вообще когда-либо, на Гавайях. Например, в предупреждении военно-морского флота от 27 ноября в качестве объектов предстоящих боевых действий правдоподобно назывались «Филиппины, Тайский или Кра (Малайский) полуостров, а возможно, и Борнео». В шуме о предстоящем столкновении с Японией, наполнявшем воздух за несколько дней до Перл-Харбора, разрозненные и двусмысленные предупреждения о возможности действий против Гавайев — столь отдалённых от Японии, столь, казалось бы, неприступных — было легко проигнорировать. Американская «неудача» в Перл-Харборе, если таковая и имела место, не была чем-то сиюминутным или связанным с Гавайями. Она была систематической, повсеместной и кумулятивной, вплетенной в клубок лишь частично продуманных стратегических предположений и приоритетов и окрашенной самодовольным отношением к расовому превосходству, которое теперь было жестоко опровергнуто.

ПРОСТОЙ ФАКТ заключается в том, что Перл-Харбор был мастерским, хотя и неполным, тактическим достижением японцев. Со временем он также окажется стратегической ошибкой и политической и психологической катастрофой. Очень многое зависело от того, как Япония воспользуется своим преимуществом сразу после нападения на Гавайи. Как боец дзюдо, Ямамото вывел из равновесия своего более крупного американского противника. Сможет ли он в следующий раз повалить своего противника до того, как Соединенные Штаты выйдут из оцепенения после Перл-Харбора и пустят в ход всю свою огромную промышленную мощь? Быстрые и резкие последующие удары были теперь просто необходимы. В случае затяжного конфликта Япония в конце концов была бы задушена чудовищным потоком металла и пламени, извергаемым из американских арсеналов. Никто лучше Ямамото не знал, что время — злейший враг Японии.

Такая перспектива давно преследовала его. «Если мне прикажут сражаться, невзирая на последствия, — предупредил Ямамото тогдашнего премьер-министра Коное в сентябре 1940 года, — то первые шесть месяцев или год я буду бешено бегать, но на второй или третий год у меня не будет ни малейшей уверенности… Я надеюсь, — добавил он, — что вы постараетесь избежать японо-американской войны». Но война уже наступила. Как Япония использует эти решающие шесть месяцев? [880]