В правительство Коноэ вошёл генерал Хидэки Тодзио в качестве военного министра. Тодзио был профессиональным военным во втором поколении, чья репутация безжалостного дисциплинированного человека принесла ему прозвище «Бритва». Будучи начальником штаба Квантунской армии в 1937 году, он был одним из главных архитекторов китайского вторжения. Он был одним из самых жестких представителей японского легиона сторонников жесткой линии. Как и Коное, он выступал против любых дипломатических компромиссов с Чан Кайши. Он считал, что только сокрушительное применение военной силы может положить конец китайскому инциденту. В отличие от Коное, Тодзио не гнушался столкнуться с дополнительными врагами, включая Советский Союз, Великобританию и Соединенные Штаты, если это принесёт успех в Китае и обеспечит японское господство в Азии. [850]

Теперь Тодзио обладал страшной властью, не в последнюю очередь благодаря особой роли японских военных в схеме японского гражданского правительства. По политической конвенции, а после 1936 года и по закону, министры армии и флота выбирались не из числа гражданских лиц, а из старшего офицерского состава соответствующих служб. Таким образом, отказавшись выдвинуть кандидата или выведя своего офицера из состава кабинета, любая из вооруженных сил могла свергнуть правительство. Более того, военные оставляли за собой «право верховного командования», с помощью которого они могли иметь дело непосредственно с императором, минуя гражданское правительство. Таким образом, Коное стал заложником Тодзио, и Бритва быстро подчинил податливого, меланхоличного премьер-министра своей воле.

До 1940 года японское вторжение в Китай было региональным событием. Конечно, оно всколыхнуло Азию и шло в тревожной параллели с нарастающей агрессией в Европе, но оставалось, по сути, изолированным делом, не связанным с другими судьбоносными ходами, разыгрывавшимися на большой игровой доске глобальной стратегии. Но блицкриг Гитлера, завоевавший Францию и Нидерланды, и начало битвы за Британию летом 1940 года перевернули эту игровую доску и переписали геополитические правила. Перед Тодзио и другими японскими империалистами теперь открывались перспективы, о которых они раньше не смели и мечтать. Успехи Гитлера, как заметил американский посол в Токио Джозеф Грю, «подействовали на них, как крепкое вино». [851]

В то время как колониальные державы в Европе находились под прицелом Гитлера, Япония оказывала давление на Французский Индокитай и Голландскую Ост-Индию, заставляя их поставлять Японии рис, каучук, нефть и предоставлять права на базирование, а также на Британскую Бирму, чтобы закрыть Бирманскую дорогу, отрезав основной маршрут снабжения Чана. В одном из своих редких выступлений с критикой политики милитаристов император Хирохито сравнил эти инициативы с действиями «вора на пожаре». [852] Тодзио это не тронуло. Опираясь на широкую поддержку военных и гражданских лидеров, Тодзио бросил вызов отвлекшимся англичанам и вмешавшимся, но слабым и безоружным американцам и начал переговоры о заключении официального союза с нацистской Германией и фашистской Италией. Эти шаги в середине 1940 года поставили события на путь к мировой войне.

У Вашингтона было два способа сдержать Японию: либо поддержать Китай, как он поддерживал Британию, либо наложить на Японию экономические санкции — инструмент, практически бесполезный против практически самодостаточной Германии, но потенциально очень эффективный против зависящей от импорта Японии. Что касается прямой помощи Китаю, то простые факты заключались в том, что Китай — это не Британия, а Чан Кайши — не Черчилль. Военные показатели Китая были жалкими и ухудшались, а неспособность Чана сформировать эффективное правительство не внушала доверия. Рузвельт все же предоставил Китаю скромные кредиты. Он также разрешил американским военным летчикам сложить свои полномочия и присоединиться к «Летающим тиграм» полковника Клэра Шено, добровольческой боевой авиаэскадрилье, которая летала на стороне китайцев. В конце концов помощь по ленд-лизу дошла до Чана. Но главным инструментом Вашингтона для сдерживания Токио были экономические санкции против Японии.

К 1940 году Япония зависела от Соединенных Штатов по длинному списку незаменимых стратегических материалов, включая нефть; 80 процентов поставок топлива в Японию осуществлялись из Америки. Рузвельт знал, что зависимость Японии от американских источников снабжения дает ему мощную дубину. Он также знал, что это опасное оружие, которое можно использовать. «Если мы начнём вводить санкции против Японии, мы должны довести их до конца, — предупреждал Рузвельта осенью 1939 года посол Грю, — а концом может стать война… Если мы перекроем японские поставки нефти… [Япония], по всей вероятности, направит свои флоты, чтобы захватить Голландскую Ост-Индию». [853] 26 июля 1940 года Рузвельт создал важное звено в цепи событий, которые приведут к войне. Стремясь сдержать давление Японии на европейские колониальные владения в Юго-Восточной Азии, он объявил эмбарго на поставку в Японию высококачественного лома железа и стали, а также высокооктанового авиационного бензина. Этот шаг огорчил японцев, но не остановил их. Токио высадил войска в северной части Французского Индокитая с согласия правительства Виши и официально присоединился к Оси, подписав в сентябре Тройственный пакт с Германией и Италией. По условиям соглашения, подписавшие его стороны обязались «оказывать друг другу помощь всеми политическими, экономическими и военными средствами, когда одна из трех договаривающихся сторон подвергнется нападению со стороны державы, которая в настоящее время не участвует в европейской войне или в китайско-японском конфликте». [854] Дополнительный пункт специально исключал Советский Союз из этого последнего описания, что безошибочно указывало на то, что пакт был предназначен прежде всего для того, чтобы заставить Соединенные Штаты сохранять нейтралитет, угрожая американцам перспективой войны за два океана. Вашингтон ответил на Трехсторонний пакт дальнейшим поворотом экономического винта, расширив список товаров, на которые было наложено эмбарго, включив в него все поставки железа и стали.

К этому моменту и Япония, и Соединенные Штаты вошли в ритм, который будет характеризовать их отношения в течение следующего года. Каждый из них предпринимал серию эскалационных шагов, которые провоцировали, но не могли сдержать другого, при этом поднимая уровень конфронтации на все более рискованную высоту. Токио просчитывал, какую агрессию он может предпринять, не спровоцировав открытого конфликта с Вашингтоном. Американцы рассчитывали, что смогут оказать на Японию экономическое давление, не доводя её до войны. Однако для каждой стороны отношение другой оставалось второстепенным. Главным приоритетом Японии по-прежнему оставался Китай. Для Америки — Европа.

В расширенном американском списке эмбарго в сентябре 1940 года отсутствовала самая насущная потребность Японии — нефть. За исключением авиационного бензина, нефтепродукты оставались вне эмбарго во многом благодаря влиянию государственного секретаря Халла. Внутри американского правительства с лета 1940 года практически до начала открытых военных действий в декабре 1941 года велась большая дискуссия о политике в отношении Японии. Эти дебаты были гораздо менее публичными, чем обсуждение помощи Британии, но не менее предвещающими. Не случайно эти две борьбы за определение американской политики, в Европе и в Азии, также были практически синхронны. Многие из тех, кто выступал за тотальную помощь Британии, также выступали за решительные меры против Японии. Среди них были спокойный агрессивный Моргентау, Икес, который коварно клеймил любую менее активную политику «умиротворением», и, конечно, жесткий принципиальный Стимсон. С другой стороны, Халл, опираясь на мощную поддержку военно-морского флота США, а также на последовательную поддержку посла Грю в Токио, утверждал, что более широкие санкции просто вынудят японцев искать альтернативные источники поставок, при необходимости используя военную силу, во французском Индокитае, британской Бирме и Малайе, голландской Ост-Индии и даже на Филиппинах. Эти шаги Соединенные Штаты были бы бессильны предотвратить, особенно учитывая американское обязательство, заложенное в «Плане Дог», ратифицированное на АВС–1, подтвержденное в Аргентине и в «Программе победы», отдавать приоритет борьбе с Гитлером. Вооруженная конфронтация с Японией, по мнению Халла и высших военных руководителей, была бы неправильной войной, с неправильным врагом, в неправильном месте и в неправильное время. В течение долгого времени взгляды Халла преобладали, хотя бы частично.