Интеллигенция? Знаете ли, кто первые русские интелл генты? При царе Борисе были отправлены за границу — в Ге манию, во Францию, в Англию — 18 молодых людей. Ни из них не вернулся. Кто сбежал неведомо куда, — спился, долж) ?быть, — кто вошел в чужую жизнь. Нам известна карьера одно из них—Никанора Олферьева Григорьева, который в Англии ст

ТРАГЕДИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

священником реформированной церкви и даже пострадал в 1643 году от пуритан за свою стойкость в новой вере. Не будем торопиться осуждать их. Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество. Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую тюрьму. Но нас все же поражает эта легкость национального обезличения: раствориться в чужеземной стихии, без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее! Этот факт сам по себе обличает породившую его культуру и грозно предупреждает о будущем.

За ним идут другие. Не привлекательны первые «интеллигенты», первые идейные отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это поверхностность и нестойкость, подчас моральная дряблость. Чужая культура, неизбежно воспринимаемая |внешне и отрицательно, разлагала личность, да и оказывалась ,всего соблазнительнее для людей слабых, хотя и одаренных, на их ^несчастье, острым умом. От царя Димитрия (Лжедмитрия) к кн. >Ивану Андреевичу Хворостинину, отступившему от православия |В Польше и уверявшему, что «в Москве народ глуп», «в Москве [не с кем жить», — к Котошихину, из Швеции поносившему ненавистный ему московский быт, — через весь XVII век тянется тонкая цепь еретиков и отступников, на ряду с осторожными (поклонниками Запада, Матвеевыми, Голицыными, Ордиными-На-щокиными. Чья линия возьмет верх? Мы уже — задним числом, конечно, — пытались показать неизбежность революционного .срыва. Раскол был серьезным доказательством неспособности московского общества к мирному перерождению. В атмосфере поднятой им гражданско-религиозной войны («стрелецких бундов») воспитывался великий Отступник, сорвавший Россию с ее , круговой орбиты, чтобы кометой швырнуть в пространство.

ЦАРСКОЕ СЕЛО

Действие первое.

По настоящему, как широкое общественное течение, интеллигенция раждается с Петром. Конечно, характеристика «беспочвенности» не применима к титану, поднявшему Россию на своих плечах; да и «идейность» не выражает пафоса его дела — глубоко практического, государственного, коренившегося в исто-

Л О" Е. БОГДАНОВ

рической почве и одновременно в потребностях исторической дня. Но интеллигенция — детище Петрово, законно взявшее ег< наследие. Петр оставил после себя три линии преемников: про ходимцев, выплеснутых революцией и на целые десятилетия за полонивших авансцену русской жизни, государственных людей -строителей империи, и просветителей-западников, от Ломо носова до Пушкина поклонявшихся ему, как полубогу. Восемнал] цатый век раскрывает нам загадку происхождения интеллигенци в России. Это импорт западной культуры в стране, лишенно; культуры мысли, но изголодавшейся по ней. Беспочвенное* раждается из пересечения двух несовместимых культурных ми, ров, идейность — из повелительной необходимости просвещешн ассимиляции готовых, чужим трудом созданных благ — ради ст сения, сохранения жизни своей страны. Понятно, почему ничег 'подобного русской интеллигенции не могло явиться на Запада — I ни в одной из стран органической культуры. Ее условие — отрьи| Некоторое подобие русской интеллигенции мы встречаем в наш! дни в странах пробуждающегося Вотсока: в Индии, в Турцда! в Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего I отдаленно напоминающего по остроте наше собственное отстуг! ничество: нет презрения к своему быту, нет национального самс! уничижения — «мизопатрии». И это потому, что древние стран! Востока были не только родиной великих религий и художествен ных культур, но и глубокой мысли. Они не «бессловесны», древняя Русь. Им есть что противопоставить европейскому раз) му, и они сами готовы начать его завоевание. Пожалуй, , Турция, как более бедная мыслью (если не смешивать ее с ара< еким миром Ислама), готова идти в отрицании своего быта и вер по стопам русских вольтерьанцев. И здесь причина одна и та

Сейчас мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошно кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни Пк ровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена сво главы и независимости. Епископские кафедры раздаются прот^ стантствующим царедворцам, веселым эпикурейцам и блюдолиза] К надругательству над церковью и бытом прибавьте надруг." тельство над русским языком, который на полстолетия превр к щается в безобразный жаргон. Опозорена святая Москва, ее цер> ви и дворцы могут разрушаться, пока чухонская деревушка о' страивается немецкими палатами и церквами никому неизвестны

календарных угодников, политическими аллегориями новой Империи. Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализациями Росии, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва. И провалившаяся у них чкивая» церковь блестяще удалась у их предшественника, кото-5>ый сумел на два столетия обезвредить и обезличить »аиио-л ь н ы е силы православия.

Не знаю, было ли все это неизбежно. Неизбежны ли самоубийственные формы опричины Грозного, коммунизм большевиц-кой революции? Откуда эта разрушительная ярость всех исторически обоснованных процессов русской истории? Они протекают с таким «запросом», что под конец не знаешь — и через столетия не знаешь: — что это, к жизни или к смерти?

Петру удалось на века расколоть Россию: на два общества, два народа, переставших понимать друг друга. Разверзлась пропасть между дворянством (сначала одним дворянством) и народом (всеми остальными классами общества) — та пропасть, которую пытается завалить своими трупами интеллигенция XIX »ека. Отныюе рост одной культуры, импортной, совершается за :чет другой, — национальной. Школа и книга делаются орудием обезличения, опустошения народной души. Я здесь не касаюсь гоциальной опасности раскола: над крестьянством, по ,безграмот-'адсти своей оставшимся верным христианству и национальной 'культуре, стоит класс господ, получивших над ним право жизни * смерти, презиравших его веру, его быт, одежду и язык и, в свою эчередь, призираемых им. Результат получился приблизительно от же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому Завоеванию, которое, обратив в рабство туземное население, поставило бы над ним класс иноземцев-феодалов, лишь постепенно, ; каждым поколением поддающихся неизбежному обрусению.

Значит ли это, что мы отвергаем дело Петра? Империю, розданную им: этот огромный дом народов, на четыре моря, на [нестую часть земного шара, где в суровой школе зрели для творческого пробуждения многомиллионные пласты европейско-азиат-:кой целины? Где русский гений впервые вышел на пространства немирной истории, и с какой силой и правом утвердил свое место 1 мире! Петербург с кольцом своих резиденций — единственный | мире город, трагической красоты, где в граните воплотилась оля к сверхчеловеческому величию, и тяжесть материков плывет,

как призрачная флотилия, в туманах с легкостью окрыленной мы ели. Отречемся ли мы от развенчанного Петербурга перед внов| торжествующей Москвой?

Людям, которые готовы проклясть империю и с легкост: выбросить традиции русского классицизма, венчаемого Пушки ным, следует напомнить одно. Только Петербург расколол пленно! русское слово, только он снял печать с уст православия. Дл. всякого ясно, что не только Пушкин, но и Толстой и Достоевски! немыслимы без школы европейского гуманизма, кзк немыслим 01 сам без классического предания Греции. Ясно и то, что в Тол стом и Достоевском впервые на весь мир прозвучал голос дотге тровской Руси, христианской и даже, может быть, языческой, ка1 в Хомякове и в новой русской богословской школе впервые, прой! дя искус немецкой философии и католической теологии, опознав себя дух русского православия.