Дождика не идет, все деревья зеленые — три дня дождь!

— закурил п домой не хочется, так бы все и шел

вот она, какая земля! любимая! Вы не понимаете?

А ведь как Вы здесь-то, как любили: каждый корешок, каждую каплю, вот с крыши на меня сейчас и еще — это оттуда! Василий Васильевич! — «воистину!»

Жил в России протопоп Аввакум (Аввакум Петрович Петров, 1621-1681), жил он прп царе Алексее Михайловиче во дни Паскаля, когда Паскаль свои «Репзёез» сочинял (1623-1662), и нтог своих дел — это «житие им сампм паппсанное»: ума проникновенного, воли огненной (конец его — сожгли в срубе!), прошел весь подвиг веры и, етражда, на цепи и в земляной тюрьме долгие годы сидя, не ожесточился на своих гонителей. «Не пм было, а бысть же было иным!» А это называется: не только что около своего носа... да с другого п требовать нельзя: жизнь жестокая, осатанеешь! А как написано! Я и помянул-то протопопа «всея Роспп» к слову о его «слове». Ведь, его «вяканье» — «русский природный язык» — и ваш «Розановский стиль» одного кореня. Во дни протопопа этот простой «русский природный язык» (со своими оборотами, со своим синтаксисом «сказа») в противоположность высокой книжно-письменной речп «книжников и фарисеев» в насмешку, конечно, и презрительно называли «вяканьем» (так про собак: лает, вякает), как ваше «розановское» зовется и поныне в академических кругах «юродством». А кроме Вас, от того же самого кореня, Иван Осипов (Ванька Каин) п Лесков — про Лескова или ничего пе говорили (это называется в литературном мире «замораживать») или выхватывали отдельные чудные слова в роде: «жены переносицы», «мыльнопы.тьный завод» п само собой, в смех, но и не без удовольствия, а самый-то склад лесковской

речи, родной и Вам и Осппову и Аввакуму — да просто за смехом не вникали. В русской литературе книжное церковно-славян-ское перехлеснулось книжным же европейским и выпихнулось литературной «классической» речью: Карамзин, Пушкинская проза и т.д. и т. д. (ведь и думали-то они по-французски!) и рядом с европейским — с «классическим стилем» «русский природный язык»: Аввакум, Осипов, Лесков, Розанов. II у Вас тоже есть —• ваша книга «О понимании»: Вы тоже могли и умели выражаться по-книжному, как заправский книжник и фарисей, и очень ценили эту книгу, и Аввакум щеголял Дионисием Ареопагитом и мифическим римским папою Фармосом латинского летописца (знай наших!) Но в последние годы Вашей жизни на этой чудеснейшей земле то, что «розановскпй стиль» — это самое «юродство» — это и есть настоящее, идет прямой дорогой от «вяканья» Аввакума из самой глуби русской земли. Сами Вы это значили? (Аввакум проговорился: «люблю свой русский природный язык», Лесков, должно быть, не сознавал, иначе не умалялся бы так перед Львом Толстым!) Помните, в Гатчине, как мы у Вас на даче-то ночевали, Вы с сокрушением говорили, что рассказов Вы писать не можете, — «не выходит». А Вам хотелось, как у Горького или у Чехова — у аккуратнейшего «без сучка и задориики» Чехова, которым упиваются сейчас англичане, а это что-нибудь да значит! и у Горького, который «махал помелом» по литературным образцам. Василий Васпль евич, да ведь они совсем по-другому и фразу-то складывали — ведь в «вяканье» и в «юродстве» свой синтаксис, свое расположение слов, да как же Вы хотели по их, эка! Розайов — форму Чеховского рассказа? — да никак не уложишь, и не надо. Их синтаксис ?— «письменный», «грамматический», а Ваш и Аввакума — «живой», «изустный», «мимический». Теперь начали это изучать, докапываться в Рос-сип — там книжники и вся казна наша книжная! Но и среди русских, живущих за-границей, есть та же дума. Сидит тут, в Париже Федотов, ученый человек, Вашими книгами занимается, опять же Сувчинский, глава евразийцев, Петр Петрович, а в этой самой Англии кн. Д. Свято-

нолк-Мирский да, да, сын Петра Дмитриевича, еще «весной»-то

прозвали, благодаря ему нам разрешение вышло в Петербург до срока переехать, и с Вами тогда познакомились! А книг Ваших, Василий Васильевич, не видно: переиздали «Легенду о великом инкви» зиторе». Изд. Разум. Берлин, 1924. Стр. 266. А мне попалось тут единственное, что по французски переведено: УавяШ Когапоу, «Ь'Е§Нзе плазе». Тгайшт. а\ес Гаи1оп8аНоп с1'е Гаи1еиг раг Н. 1лтоп1-$ати1еап е1 Бете КосЬе. Рапз, 1ои\-е е1 Сле. ЕсИ1еиг8, 1912. — р. 42.

От Ваших переводчиков получил. А в России — не в поре: «борьба на духовном фронте» и попади Вы в эту категорию «мистическую», ну Вас и изъяли — а уж про издание и говорить нечего. Только, думаю, 'Тим немного возьмешь. Запрещенный-то плод сладок — тянет. По себе сужу, уж что ни сделал бы, а книжку достал, и всю б ее от доски до

Алексей Ремизов

доски Василий Васильевич, какой собрался богатый матерьял

в мире всяких глупостей и губокомысленнейших, ну и несчастных! Война! —? до спх пор не расхлебали. Конечно, во всем Божий промысел и дело не-человеческое — и «надо всему было быть, как было!» (Аввакум прав!) и не без «обновления жизни» такие встряски! но и правду сказать, и человек «действующий элемент» постарался — иоду- ровалп! А теперь, смотрите: и беды не оберешься и от беды не схоронишься —

«Эй, дурачье, дурачье

А живи Вы тут — от сумы да от тюрьмы не зарекайся! — кто ж его знает, «борьба на духовном фронте!» и угодили б Вы сюда с Бердяевым и Франком и были б мы опять соседями, или в С1атагт.'е около Бердяева пли где на СопуегШоп (Рапз, XV е ): Насонову-то, помните, подруга Вашей Веры, она за профессором Сеземаном, два у нее мальчика, старший Алеша, а другой Митька и что странно, Митька — вылитый с лица С. П., ведь вот же уродится так, и большой ее приятель, называет «подруга». II скажу Вам, и из здешней «зарубежной русской жизни» был бы вам матерьял. Когда-то Вы писали, что «заработал на полемике с какпм-то дураком 300 рублей», ну, 300 не рублей, а франков — ручаюсь! — было бы Вам к Пасхе. Дождались мы Пасхи — а сколько было за зиму и болезни п всего! — и там в России! Хотите я Вам расскажу старый один советский анекдот про Пасху? Больно он из всех мне запомнился, а Вам, знаю, будет интересно —

Действующее лицо: батюшка из тех, кого Вы ни к Чернышевскому, ни к Добролюбову не относите, нет, другой породы — не затейливой — («извпипте, с яйцами?») *) все отп попы Иваны и отцы Николаи, у которых одно лицо безвозростное с бороденкой и ходят они как-то, плечо опущено, и говорить «неспособны», а проповедь читает, бывало, по епархиальному листку, как поминанье без запятых и точек, сплошь без разбору. Так вот на Пасху в Москве у Гужона — рельсопрокатный завод (с детства помню, по вечерам из окна видно полыхающее зарево — Гужон — московская Бельгия) — устроили собрание с антирелигиозными целями от какой-то «безбожной» ячейки. Собралось народу видимо-невидимо — сколько одних рабочих на заводе! — тысячи. А выступал докладчиком сам нарком А. В. Луначарский. А видите ли, слыхал я ораторов: Федор Степун (во Фрейбурге под Дрезденом сидит), не переслушаешь или Виктор Шкловский (в Москве), такой отбрыкливый, ничем не подцепишь, а Луначарский — ну тот (собственными ушами слышал и не раз!) прямо рекой льется. И по

Я Алексей Ремизов, Кукха, Розановы письма. Изд. 3. И. Гржебинаи Б. 1923, стр. 93

окончании речи (часа два этак) выносится единогласно через поднятие рук резолюция, что ни Бога, ни Светло-Христова Воскресения пет и быть не могло, предрассудок. И тут же па собрании этот самый поп Иван ныряет: в оппоненты записался. «Да куда, говорят, тебе, отец, нешто против наркома! да п уморились канителиться.» А ему — ч Бог его знает, с чего это пристукнул©? — одно только слово просит. Ну, п пустили: «слово — гражданину Ивану Финпкову». И вылезает— ну, ей Богу, Ваш! Ваш, безсловесный, самый русский природный, без которого круг жизни не скружится, а чего-то стесняющийся, плечо на бок — ?— «Христос воскрес!» — и поклонился, так полагается на Пасхе, приветствие, как здравствуйте, трижды: «Христос воскрес !» — «Воистину!» — загудело в подхват собрание, все тысячи, битком-набитый завод, Гужон с полыхающим вечерним заревом красных труб, москов&вая Бельгия, — «вопстпиу воскрес!»

Алексей Решшов Раг18, 3. 5. 26.

НЕИСТОВЫЯ РЪЧИ

(по поводу экстазовъ Плотина) *)

Если Пы пап-Ьшена была горесть моя, н вмт,-ст-в страдание мое на в-бсы положили, то нынъ йыло бы оно песка морского тяжелъе ; оттого

Книга 1ова, VI. 2. 3.

«Пока душа въ теле, говоритъ Плотпнъ (III. 6. .), она иштъ глубокпмъ сномъ».

Вотъ уже целое адш&пе, какъ вннмаше фнлософовъ все больше и больше привлекаетъ къ себе учете Плотина. Каждый разъ появляются новыя изслг!дован1я о немъ и каждое новое пзе.твдошше есть новый гимнъ Плотину. Никоторые изъ его комментаторовъ не боятся ставить его наряду съ божественнымъ Пдатономъ. И почти никто не сомневается въ томъ, что «учете» Плотина есть то, что на совреыенномъ языке принято называть философ1ей, т. е. прежде всего наука, такъ же какъ никто не сомневается, что «учете» Платона тоже есть наука.