Джерри отвёл взгляд. «Ты прав, чувак. Но это не «Банг-Банг». Это портрет Че Гевары работы Корды. Портрет председателя Мао работы Хоу Бо. Парень, склонившийся над «Мамой четника» — я хочу, чтобы его фотография была на обложке Time».

17

Мне пришлось говорить громче, чтобы перекричать шум транспорта. «Что он делает в Ираке?»

Мы начали переходить дорогу на перекрёстке. «Его ещё нет – он прибудет в Багдад в этот четверг примерно на неделю. Он собирается разбудить иракцев. Он говорит, что суннитам и шиитам нужно объединиться и начать управлять своей судьбой. Поверь мне, Ник, этот парень на пути к тому, чтобы стать ответом ислама Махатме Ганди».

'Как его зовут?'

«Хасан Нуханович. Он священнослужитель. Даже сербы беспокоились о нём. Он пережил всю эту историю с Боснией и всё ещё ходит по воде. Но лишь немного – многие из бригады «Дайте войне шанс» с обеих сторон желают ему смерти. Он очень опасен для бизнеса».

Я пожал плечами. «Я его все еще не знаю».

«Именно!» — лучезарно улыбнулся Джерри. «В этом-то и суть. Он избегает публичности. Он не из тех, кто строит культ личности. Но его послание хорошее, и я действительно верю, что правильная фотография выведет его на мировую арену. Знаете, он поехал в Пакистан и начал бойкот Coca-Cola? Дело в том, что, занимаясь такими делами, он долго не продержится. Мне нужно поторопиться. Я пытался выследить его в Боснии, но проще было бы договориться о чае с Карадичем. В Багдаде у него не будет столько привратников». Он схватил меня за руку. «Одно последнее дело, Ник, это всё, что я хочу сделать. Рене категорически против, но это не фронтовая съёмка. Фотография председателя Мао сделана на пляже. Нухановича — на берегу Тигра. Никаких проблем, никакой опасности. Прогулка в парке».

Я хотел сказать ему, что понимаю, что он несёт чушь, чтобы убедить меня в своей идее. Но меня интересовал Нуханович. Есть вещи, которые не забываются, как бы ни старался отвлечься, и наблюдать, как он общался с Младичем на цементном заводе, было одним из таких случаев. «И что же этот парень вытворял в Боснии?»

«Некоторые истории просто поразительны. Я слышал, что ему удалось остановить резню где-то к северу от Сараева. Он даже выступил против Младича. Никто, кажется, не знает, что он сказал, но, похоже, это напугало Младича. Он отпустил на свободу целую кучу заключённых».

«Что случилось с Младичем?» — Я старался не показывать особого интереса к мусульманину. «Его вообще поймали? Я совсем потерял нить, что там происходит».

«Нет, он всё ещё где-то там. В последний раз я слышал, что он, возможно, отсиживается в монастыре в Черногории. Это всего лишь слух, но я слышал, что британцы были вот в таком расстоянии, — он показал мне крошечный зазор между большим и указательным пальцами, — от того места, где они могли бы убить его во время войны. Было бы здорово, да? Но представьте себе: в Гааге собирались учредить Международный суд, и им нужны были высокопоставленные лица, чтобы посадить их на скамью подсудимых. Тогда все могли бы почувствовать, что после войны справедливость восторжествовала. Все были бы счастливы — кроме, конечно, боснийских мусульман».

Я подумал о Зине. Никогда не забуду выражение её лица, когда она позировала мне, всего пятнадцатилетняя, осмеливающаяся на долю секунды мечтать о том, чтобы стать Кейт Мосс. Потом я подумал о ней и тысячах таких же, как она, убитых ради торжества справедливости. Что ж, это было не моё правосудие, но сейчас было не время и не место… Чёрт возьми, и что? Это было больше десяти лет назад. Всё это уже история.

Мы остановились у газетного киоска возле метро. «Удачи, приятель. Надеюсь, ты сфотографируешься, а когда наступит мир во всём мире, я буду винить тебя за это». Я протянул ему руку, чтобы пожать.

Он помедлил. «Знаешь что? Почему бы тебе не пойти со мной?» Он изо всех сил старался, чтобы я подумал, будто эта идея только что пришла ему в голову.

«Нет, приятель. Я таким не занимаюсь...»

«Да ладно. Мы пробудем там максимум неделю».

Я снова протянул руку, и на этот раз он её пожал. «Мне пора идти, приятель. Надеюсь, у тебя всё получится».

«Мне бы не помешал белый парень, Ник». Он посмотрел мне прямо в глаза и взял мою руку в свои. «Подумай об этом. Пообещай мне это. В субботу я еду в Лондон, у меня сделка с Sunday Telegraph. А потом во вторник отправлюсь в Багдад».

Наконец он отпустил мою руку и достал свою визитку и ручку. «Не пойми меня неправильно, Ник, я предлагаю тебе работу. Как тебе идея с десятью процентами плюс расходы?»

Мне не нужны были его деньги. Мне не нужны были ничьи деньги. Мне ведь больше не нужно было платить за учёбу.

Он дал мне ручку и вторую карточку, и я записал номер своего мобильного телефона.

«Слушай», — я вернул ему ручку и карточку. «Вот мой номер, но только для того, чтобы мы могли выпить по кружке пива, когда ты вернёшься». Я повернулся, чтобы пойти в метро, и вытащил из кармана несколько монет, чтобы купить жетон.

Он крикнул мне вслед: «Подумай об этом?»

Проезжая через ограждение, я помахал ему рукой.

18

Метро плавно катилось под Вашингтоном со мной и ещё двадцатью людьми в вагоне. Судя по звуку, Бородач проделал долгий путь после бетонного завода. Он-то уже ушёл, а я? Зина и другие бедолаги, высаженные бригадой Младича, точно нет.

Я никогда не признавался в этом Эзре, но всё ещё чувствовал вину, вспоминая тот день. Что, если бы я вызвал самолёты раньше? Возможно, Сараево приняло решение не атаковать всего за минуту-другую до того, как я наконец нажал кнопку. Возможно, если бы я не задержался, «Пейвэй» был бы сброшен. Некоторые мусульмане погибли бы, но многие выжили бы. Зина могла быть одной из них.