Малыша того нашли в канаве, синего почти.

Обогрели, усыновили, дали любовь и кров.

Сегодня я исполняю главную роль, все взгляды прикованы ко мне.

— Прекрасный день, чтобы сучёныша повесить, а? — спрашивает Митька Седой, и окружающие согласно кивают.

Мы стоим посреди круглой поляны в лесу. Верёвка переброшена через толстую дубовую ветку, петля на моей шее, одно движение и мои ноги соскользнут с колодки. Задёргаются в предсмертных конвульсиях.

Окружающие разбойники радостно предвкушают казнь.

Мы устроили кровавое сражение прямо посреди леса: я против них, они против меня. Пятнадцать человек на одного. Не совсем честно, прямо скажем, но чего ещё ожидать от разбойников? Я успел троих отправить на тот свет, прежде чем меня схватили. Теперь они стоят полукругом возле дерева и лыбятся своими гнилыми зубами.

— Как тебе денёк? — спрашивает Митька.

Зубоскалит.

— Да, прекрасный, — говорю. — Солнышко светит, птички поют, ягоды только поспели. И ветерок, как раз нужной температуры: не горячий, но и не холодный. Очень освежает.

— А знаешь, что мы сделаем, когда повесим тебя?

— Полагаю, спустите портки и начнёте под хвосты друг друга пользовать?

В ответ на моё оскорбление Митька подходит и с размаху бьёт по колодке, но не для того, чтобы она опрокинулась, а чтобы зашаталась, заставляя меня балансировать на грани жизни и смерти. Подумать только, это ничтожество когда-то было холопом самого низкого сословия, из тех, что никогда не получат свободу. А теперь вон как нос задирает.

Всё потому, что лес ему силу дал.

Он всем её дал: кому-то больше, кому-то меньше. Митьке повезло и ему достался кусок пожирнее.

— Нет, — отвечает Седой. — Мы двинем прямо к торгашам на Перепутье, и как следует там напьёмся. Не боись, и за тебя кружку опрокинем.

— Спасибо, не надо. Не хочу, чтобы обрыганы, вроде вас, меня поминали.

Доставлять им удовольствие и просить пощады я не собираюсь. Если они хотели насладиться мольбами, то зря надеялись. Поскрипеть зубами — вот и всё, что у них сегодня получится.

— Толкни уже сучёныша, — произносит Валера Свистун. — Хочу посмотреть, как этот выблядок болтается. Как его рыло вздуется.

— Я из его черепа чашу сделаю! — добавляет Конопатый.

Каждого из разбойников я знаю по именам и прозвищам: когда-то давно уже доводилось пересекаться, да я ещё ребёнком был. Они меня не запомнили, а я их — очень даже.

— Не торопись, — возражает Седой. — Пусть постоит. Чем дольше тянем, тем ему горше умирать будет. Вот, попей.

Протягивает мне бурдюк с яблочным вином. Не таким плохим, как могло бы показаться при взгляде на облезлых и побитых жизнью разбойников. Должно быть, ограбили одного из торговцев на дороге — тут много телег ездит.

Набираю полный рот и выплёвываю его в рожу главаря. Митька Седой лишь ухмыльнулся, вытирая лицо рукавом.

— Ничего, на покойников не сердятся.

— Яйца бы ему оторвать, да в глотку затолкать! — злобно произносит Свистун.

— По крайней мере они у меня есть, — говорю.

Разбойники думают, что всё кончено. Я проиграл, а они победили.

Как бы не так.

У меня в рукаве — старый, ржавый кусок серпа. Маленький и тупой: таким человека не убьёшь, но верёвку перерезать можно. Главное, отвлекать их до тех пор, пока путы на запястьях за спиной не разойдутся. И уж тогда я им устрою заварушку! Уложу столько, сколько смогу.

Ранним утром я вышел из своего села в город. Все прекрасно знают, что на дороге можно встретить грабителей, но это обычно всякие деревенские голодранцы: дай одному поджопника, остальные разбегутся. Мне же на пути попалась старая и организованная группа Митьки Седого. Они уже много лет обирают, убивают, да насилуют людей.

Не повезло.

Постарался от них убежать — не получилось. Они издали меня заметили и устроили засаду.

Обычно путь в город довольно безопасен, если идти налегке и быстро, проторенным маршрутом через лесок. Но не сегодня — бандиты оказались не в том месте и не в то время.

И теперь, пока я стою на колодке с петлёй на шее, эти сукины дети ковыряются в мешке, который был у меня с собой. Лазят в нём, как будто он их собственный. Но самое паскудное, что я нёс в город целую кучу денег. И теперь всё достанется им.

— А это чё? — спрашивает Свистун, доставая кошель.

— Хуй через плечо! — отвечает Федька Лапоть. — Серебро! Слышишь, как гремит?

— Да слышу я. Откуда они у оборванца деревенского — понять не могу. Штук двадцать кунов, если не больше. И гривны тут рублёные, и шкуры…