Два десятка лет уже длится чертовщина, а для меня что ни год, то новый восход. Я и не знал прежних времён, и не скучаю по тому, чего не видел. Так и получилось, что молодое поколение пуще всех рассудок сохранило. Мы и пошутить можем, и по углам не скулим, стоит беде случиться — привыкли уже.

Эпоха безумия для нас — просто эпоха.

— Эй, — кричит Седой. — Как ты там, охотничек? Ноги не устали?

— Всё в порядке, спасибо, — кричу в ответ. — Но если захочешь ступни помассировать, то я буду не против!

Лыбятся, мрази.

Считают, что одолели меня.

Продолжаю стоять на колодке с петлёй на шее, которая уже натёрла кожу докрасна. Чешется. Ноги затекли, но дать слабину нельзя. Их всё ещё двенадцать человек против одного меня — слишком много даже для человека, так искусно обращающегося с палицей. Пусть заснут — вот тогда мы окажемся на равных.

Вечереет уже, а я всё стою. Держу руки за спиной, будто они до сих пор связаны. На самом деле верёвки на запястьях уже полностью разрезаны, но я продолжаю их сжимать кулаками, чтобы создать видимость заключения.

— Водички? — спрашивает Митька. — Мы подумали, что тебе нужны силы. А то в обморок упадёшь, задушишься.

— Давай, — говорю. — Я пойду к вам на пикничок, а ты пока тут на колодке постоишь. Потом обратно поменяемся.

— Забавный ты.

Протягивает бурдюк с водой, но я отворачиваюсь.

— Как пожелаешь.

Разбойники располагаются на своих же мешках. Готовятся ко сну, наблюдают, как я стою на деревяшке в молчаливом сражении за собственную жизнь. Они думали, что ноги у меня откажут быстро, но я человек здоровый, дюжий, всю ночь и весь завтрашний день легко отстою. Вот они и расстроились, что не увидят окончание спектакля сегодня.

— Спокойной ночи! — кричит Митька. — Увидимся утром!

— Нет, если я вас прирежу во сне!

Смеются.

Неужели они и правда оставят меня здесь на всю ночь? Неужели и правда дадут столько свободного времени? Так я же освободился бы даже без куска серпа! За целую ночь я смог бы одними только зубами разгрызть верёвку, уходящую вверх.

Будущие покойники очень сильно поплатятся за неосторожность.

Чем больше опускается ночь, тем тише себя ведут разбойники. Эти люди многие годы живут в лесу и знают, что лес не любит громких звуков. Один раз крикнешь громко — трупоедов привлечёшь, два раза — чудищ уродливых, три — тьму, что сожрёт и даже костей не оставит. Нечисть здесь повсюду, и она очень не любит, когда рядом кто-то громко кричит.

Закончив с ужином, разбойники отправляются спать. Я же совершенно свободно поднимаю руки и снимаю петлю, но продолжаю стоять на колодке даже когда верёвка свободно повисает сбоку от меня. Пусть как следует отрубятся.

Спите, мои дорогие. Сладких снов.

Как же приятно снова двигаться и чувствовать себя свободным!

Где-то в середине ночи спрыгиваю с колодки и присаживаюсь на землю. Как бы мне ни хотелось перебить их сейчас — ночью драться слишком опасно. Звуки сражения могут привлечь чудищ — и тогда уже никто не уйдёт.

Только под самое утро, когда небо начинает светлеть, наступает время действовать.

Поворачиваюсь к разбойникам, мирно дрыхнущим у погасшего костра. Всю ночь они пили и травили байки. А под утро, внезапно, не осталось ни одного дозорного, чтобы следить за лагерем. Ладно я, связан был, но в лесу же не только людей можно встретить. Трупоеды, змеевики, лешие, кого тут только не водится.

Ошибка, ой какая ошибка!

Валера Свистун проснулся от треска ветки, раздавшегося поблизости. Именно его Митька Седой поставил в дозор до утра, но выпитое вино и всеобщее веселье так его расслабили, что он сам не заметил, как закемарил.

Ночь выдалась спокойная, тёплая, безветренная.

Вот и заснул на минуточку.

Когда он открыл глаза, то увидел мрачное лицо пленника, намного ближе, чем оно должно было быть. Этот тип больше не стоял на колодке в отдалении, и петля не была накинута на его шею. Он нависал над Седым со вскинутой палицей.

Оказалось, что у сопляка и плечи шире, чем казалось, и шея как у быка. Пока тот стоял на колодке, поникший, своим внешним видом он не производил никакого впечатления. Не испугал бы и последнего деревенского труса.

А сейчас… мышцы на руках вздулись, выступили вены, а в глазах — смертоубийство.

Не человек — демон. Обыкновенные люди так пугать не могут.

— Стой! — успел крикнуть Свистун.

Мгновение, и голова Митяя лопнула, как гнилой помидор. И не помогла ему сила становиться тенью. Какой прок от возможности избегать оружия, если она не работает во сне. Двадцать лет Митяй промышлял грабежом и весь этот путь Свистун был рядом с ним.

Они нападали на повозки торговцев и крестьян, похищали баб для потех, и мужей, заставляя их биться между собой. Обещали победителю свободу, а затем отнимали жизнь у всех. Они развешивали кишки на ближайших к сёлам деревьях, как предупреждение. Они нагло стучали в ворота городов — стража тряслась при их виде.