Постановление, в котором я определил его новый статус, как обвиняемого, он подмахнул не читая и не глядя в него. Настаивать на его обязательном ознакомлении с судьбоносным документом я не стал. Во-первых, ради экономии времени. А, во-вторых, вынося данное постановление, я всё сделал по-честному. Без каких-либо подвохов и в строгом соответствии с ныне действующим УПК РСФСР.

А вот с Иоску всё получилось ровно наоборот. С ним мне пришлось повозиться. Пришлось потратить свои время и нервы сверх ранее запланированных нормативов. Этот аморал, спекулянт и наркоторговец, узнав от меня об отнятой у его пчел дури, вдруг впал в неистовство. Он долго истерил и зажигательно ругался на малознакомом мне индийско-румынском наречии. В том, что это была гнуснейшая ругань, а не солнечная радость, я легко догадался по бешено вращающимся глазам цыгана и по разлетающимся брызгам его ядовитой слюны. А еще по отдельным русским словам, которые время от времени всё же прорывались через не шибко певучую цыганскую мову.

Потерпев минуту-другую, я не выдержал и прервал вдохновенный монолог спекулятивного наркобарона. Своими визгливыми воплями Иоску уже начал меня раздражать.

— Слышь, обезьяна, имей в виду, там у тебя помимо наркоты еще и патроны боевые нашлись! — плеснул я в затухающий костёр цыганских эмоций новую порцию керосина, — Поэтому оставь свои надежды на подписку! Останешься ты, друг Иоску, вместе с Радченко сидеть в этой тюрьме до самого суда! — весело подмигнул я зубчаниновскому наркобарону, — И знай, паскуда, двоих ваших подельников я завтра под подписку отпущу, а ты, сука, будешь здесь в вонючей камере сидеть! На пару с Нику и за всю остальную вашу банду!

Я нарочно изобразил всем своим видом приступ мстительного цинизма к пошлой спекуляции бабским исподнем.

— Так что настраивайся на пятилетку, Иоску! И это в самом лучшем случае. Меньше не дадут, это я тебе твёрдо обещаю! У тебя еще прошлая судимость не погашена, значит, скидок тебе от суда не будет!

Предводитель благотворительной цыганской артели «Трусы и гамаши», услышав мои слова, заблажил с новой и удвоенной силой. А я отодвинулся от его слюней подальше и начал терпеливо пережидать, когда он проорётся, и выдохнется.

— Может, давай, я его в чувство приведу? — поинтересовался у меня Стас, нервно сжимая и разжимая кулаки, — Ведь эта падла сейчас про нас что-то обидное орёт! Наверняка он нас с тобой самыми последними словами кроет! — справедливо возмутился Гриненко, недобро косясь на Иоску.

— А ну пасть свою захлопни, обезьяна черножопая! — так и не дождавшись от меня никакой реакции, зычно гаркнул он на вздорного и потерявшего берега цыгана, — Еще хоть слово на своём собачьем языке вякнешь и я у тебя в огороде не то, что патроны, я у тебя там труп найду! И не один! Вот тогда ты уже не на пятерик, а на «вышак» раскрутишься, сука! Ты понял меня?

Нетолерантный окрик Гриненко сработал. Цыган заткнулся так быстро, что можно бы было подумать, что его вещательный аппарат выдернули из розетки. Иоску моментально утратил весь возмущенный апломб. Сначала он просто умолк, а потом его смуглое лицо приняло до невозможности скорбное выражение. Будто бы он только что узнал о внезапной и единовременной смерти родной матери. А в довесок еще и отца Михая. И всей прочей живности своего подворья. Включая пчел и до желтизны прокуренную бабку-рецидивистку.

— А тогда почему ты моих друзей отпускаешь, начальник? Меня с соседом не отпускаешь, а тех отпускаешь?! — мгновенно остепенившийся цыган задал вопрос, который я меньше всего ожидал от него услышать, — Объясни мне, начальник! А то как-то несправедливо, не по-божески получается! И про патроны я тоже ничего не знаю! Богом клянусь, не мои это были патроны! — в голосе внезапно охолонувшего барыги мне послышались оттенки искренней обиды и праведного цыганского смущения. — Скажи честно, начальник, они тебе денег дали? Сколько? Ты мне только скажи и я тебе в два раза больше, чем они дам! Много дам! Сколько они тебе дали?

Я с чувством глубочайшего удовлетворения откинулся на стену с колючей «шубой», которой была отштукатурена камера для допросов. Как ни хитёр и ни циничен был этот прожженный жулик Иоску Романенко, но его психику мне всё же раскачать удалось. Главная задача в сегодняшней беседе с этим хитрожопым урюком выполнена!

Так-то оно и хрен бы с ним, но в моём сознании в очередной раз сработал основной, хоть и неписанный закон опера. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить чтобы твой источник был расшифрован. Если, конечно, ты сам его сознательно не бросаешь под танк. В наказание. Чтобы показательно уничтожить за какой-то смертный грех. А, если агент повода не дал, то сам ты гори хоть синим пламенем, но информацию, полученную от него, будь добр, но грамотно залегендируй! Из собственной кожи выпрыгни, но расстарайся и легализируй её качественно, и очень добросовестно. Чтобы комар носа не подточил! Даже цыганский комар! Вот и сейчас я занимался ни чем иным, как выводом Розы из под возможных подозрений со стороны Иоску, его родни и всего табора.

— А пожалуй, что ты прав! — сделал я вид, что усомнился в своём прежнем решении, — Твои подельники мне только про наркоту в ульях рассказали, а про патроны и про всё остальное утаили! — демонстративно встрепенувшись, я нахмурился. — Будь по-твоему, Иоску, никого не отпущу под подписку! Все четверо до суда на тюрьме останетесь! А за патроны эти ты бабку свою благодари, это она тебя выручать отказалась! По её милости сидеть будешь!

Иоску с неподдельным удивлением вылупил на меня свои бесстыжие антрацитно-черные зенки.