Но ноги упорно несли меня к особняку. И, оказавшись у дверей, я уже физически не могла повернуть обратно, несмотря на боль, разрывающую изнутри: мазь перестала действовать.

Особняк встретил меня тишиной, привычным запахом пыли и безнадеги, слабым мерцанием кристаллов и… отсутствием шепота. Лестницы больше не звали наверх, темные углы не шептали просьбы, старые двери не просили их открыть. Душа Лилит больше не была заточена в доме, и дом… как будто умирал.

Пустой, холодный, темный, несчастливый.

Ворон вспорхнул по лестнице наверх и пропал где-то в недрах дома. Когда я поднялась, то увидела лишь одну приоткрытую дверь, из которой в темноту лился едва заметный рассеянный теплый свет. Заглянув внутрь, я поняла, почему ворон привел меня именно сюда.

Это была спальня Вельзевула.

– Должно быть, ты действительно его любила, – пробормотала я.

– Селин, это ты? – раздался знакомый голос, от которого я вздрогнула.

Когда я слышала его в последний раз, он озвучивал мой приговор.

Значит, Вельзевул еще жив.

– Зайди, Селин. Всего на минуту. Пожалуйста.

Надо же, он выучил это слово. Оставшись один, развалив мир, которым правил. Теперь он умоляет, чтобы невестка, которую он держал рядом на всякий случай, как шуруповерт в гараже, провела с ним хотя бы минуту.

Совру, если скажу, что не считаю это справедливостью.

Следовало развернуться и уйти, но я почему-то продолжала стоять в дверном проеме. Вельзевул сидел в глубоком кресле у окна. Почти вся комната была погружена во мрак, лишь небольшой светильник у входа рассеивал плотную тьму. Лишь сделав несколько шагов, я вдруг поняла, что отец смотрит прямо на меня… но не видит.

Вельзевул был слеп.

Жизнь почти покинула некогда сильное, полное магии тело. Как бы ни называлась его болезнь, она лишила его силы, власти, здоровья, зрения. Как иронично: теперь отец сам во тьме. И вряд ли найдется кто-то, кто любит его так сильно, что рискнет вытащить на свет.

– Дай воды. Она мне необязательна, но с ней умирать как-то легче.

Медленно – тело слушалось неохотно, а боль все еще накатывала волнами – я подошла к графину и наполнила стоящий рядом стакан. А затем поставила на столик перед креслом и равнодушно наблюдала, как Вельзевул шарит по столешнице.

Хотя нет. Не равнодушно. Со странной усталостью, когда даже на ненависть и злорадство сил не осталось.

– Скажи хоть что-то. Что с Мортрумом? Во что превратил его Самаэль? Мортрум теперь проклят?

– Мортрум всегда был проклят, просто вы все предпочитали это не замечать, – откликнулась я.

Отец вскинул голову, вслушиваясь в мой голос. Потом его губы скривились в усмешке.

– Я так и думал, что перед смертью услышу твой голос. Слишком часто говорил с тобой. Однажды ты должна была ответить.

– И что, это конец истории Вельзевула, спасшего Мортрум? Для того, кто правит душами, не предусмотрен Элизиум? Как тебе итог? Это того стоило?

– Мой младший сын меня почти не знает. Мой средний сын меня предал. Мой старший сын не хочет меня видеть. Моя единственная родная дочь мертва. Безумная жена на свободе, а единственная женщина, которую я любил, растворилась в реке мертвых. Предел скоро падет, и темные души хлынут в Мортрум, уничтожая всех на своем пути. А затем и в немагические миры. Их охватит хаос. И лучшим итогом для нас всех будет, если балеопалы нас уничтожат. Когда-то я создал все это. Мортрум, Виртрум, архив, Предел. А сейчас надеюсь умереть раньше, чем все рухнет. Ты осуждаешь меня за это желание, Аида?

– Мне знакомо только желание умереть, потому что тьма невыносима.

– Мне так жаль.

– Да. Мне тоже.

– Я действительно верил, что у Мортрума будет новая Повелительница. Я думал, то, что ты наполовину душа, поможет тебе… сделает тебя лучше меня. Я знал, что ошибся. Знал, что Мортрум умирает. И верил, что ты сможешь его спасти.

– Нет. Нет, ты играл в дворцовые интриги и считал, что твои дети должны быть твоими слугами. Ты играл с ними, давил на их страхи и амбиции. Ты оценивал детей, как своих слуг, и твои оценки влияли на любовь к ним. Ты всегда подчеркивал, что Самаэль недостаточно хорош для тебя, а Дэваля выбросил без объяснений, в один миг лишив отца, которого он боготворил. Ты хоть раз заглянул в мастерскую Дара и видел его работы? Или приказывал ему явиться и продемонстрировать портреты? А может, не делал даже этого, потому что страдал по Лилит в одиночестве у Предела, изображая отшельничество? Ты так хотел вернуть дочь, так любил Веронику, так мечтал увидеть свою наследницу Повелительницей, что запер ее одну в темноте за то, что она пыталась спасти человека, который ее вырастил.

– Он монстр.

– Я ЭТОГО НЕ ЗНАЛА! – рявкнула я, отскочила – и стакан покатился по полу, а вода заблестела в свете луны. – Ты не сказал мне, кто он и что сделал. Ты просто запретил мне любить отца.

– Я боялся, что ты возненавидишь меня за эту правду.

– Я возненавидела за другое.

– Ты была бы хорошей Повелительницей. – Вельзевул улыбнулся. – Я считал тебя наивной, но, возможно, ты просто лучше меня. Лучше всех нас.

– Да нет. Я – эгоистичная взбалмошная и не очень умная девица. Единственное мое достоинство, и то сомнительное, в том, что за тех, кого я считаю семьей, я готова и убить, и умереть, и уничтожить мир. Если бы ты так относился к сыновьям – стакан воды тебе подавали бы не предсмертные галлюцинации. А теперь извини.