Шрифт:
– Эй, осторожно, нога! – Кто-то из них сильно его толкнул.
– Прости.
Кэтрин накрыла его одеялом. Он потянул за край, пытаясь забрать себе часть одеяла, которая по праву ему принадлежала.
Без одеяла дети умерли бы хоть на открытом воздухе, хоть в готовой могиле среди корней, которую Кэтрин им нашла. Перед тем как забраться в нору, она еще раз как можно тщательнее отжала одеяло и теперь укутала им плечи и спины братьев. В машине, к недовольству отца, они с Морисом ссорились за каждый дюйм свободного пространства. Теперь же она радовалась, что братья прижимались к ней и делились теплом своих тел. Они сидели так близко друг к другу, что когда один вздрагивал, дрожь тут же передавалась другому. Их окутал запах земли и мокрой шерсти. Снова запахло экскрементами, и Кэтрин догадалась, что Томми наделал в штаны. Морис иногда стонал и кряхтел от боли. Он часто ворочался, прерывисто и поверхностно дышал и перекатывался с бока на бок, утягивая за собой одеяло и ничуть не думая о других.
Томми с момента аварии не произнес ни слова.
– Томми?
Он молчал.
– Морис?
Тот тоже не ответил.
– Утром придет помощь, нас найдут, – сказала она, успокаивая братьев и саму себя. – Все будет хорошо.
За пределами укрытия у автомобиля наконец разрядился аккумулятор. Следом усилился дождь; начался настоящий ливень. Потоки воды обрушивались на верхние листья деревьев; широкие листья внизу подрагивали от попадавших на них капель, зазубренные края папоротников трепетали, растения в самом низу едва подергивались от воды, которая наконец уходила в землю, пропитывая мох и суглинок. Струи дождя стекали по отвесной скале. Дождь барабанил по полноводной реке, камням и искореженному металлу.
Поначалу Кэтрин решила, что огни ей привиделись. Мерцающие булавочные головки в темноте, тусклые, почти голубоватые, сгрудились у земли и корней у самого входа в пещеру. Они были близко, и она могла их различить, но мерцали так тускло, что не освещали ничего вокруг.
– Морис?
Он тут же ответил:
– Что?
По одному его слову она догадалась, что ему очень больно.
– Там огоньки. Видишь?
– Да.
Он добавил еще одно слово.
– Что?
– Светлячки, – повторил он.
Прежде Кэтрин видела светлячков лишь один раз – над полем на юге Франции, в окрестностях Ниццы, куда папа возил их в отпуск.
– Они не шевелятся, – сказала она.
– Спят, – ответил Морис. – Из-за дождя.
– Может, они тут другие. Может, это и не светлячки.
Морис пошевелился. С потолка и стен пещеры посыпались камушки. Огоньки погасли.
– Зачем ты это сделал?
– Это светлячки.
Кэтрин долго лежала и смотрела в темноту. Лежать на земле было неудобно, стоило вздохнуть слишком глубоко, болели ребра. Она обрадовалась, когда светлячки снова зажглись: первый горел так тускло, что она сперва решила, что ей показалось, но потом загорелся другой, будто в подтверждение. Третий пошевелился и оставил за собой светящийся след. Постепенно они все загорелись по очереди. Морису она ничего не сказала. Еще отпугнет их своими дурацкими камушками, мальчишка, что с него взять. Она еще немного посмотрела на светлячков, затем усталость взяла верх, и впервые за долгую первую ночь она погрузилась в некое подобие сна.
Глава четвертая
5 апреля 1978 года
Не успела заняться робкая серая заря, как птица в кронах деревьев четырежды громко вскрикнула, возвещая скорый рассвет. Кэтрин слушала восходящие и нисходящие ноты; те напомнили ей о фортепианных этюдах, которые она играла дома. На зов первой птицы откликнулась вторая чуть вдалеке, потом еще одна. Через несколько минут шумный птичий хор затянул свою нестройную песнь.
Кэтрин прислушалась, надеясь различить знакомые птичьи голоса – те, что пели в их саду на Хорнтон-стрит или в Кенсингтонских садах, где они часто гуляли с родителями и братьями воскресным утром. Но все голоса были незнакомыми. В этом хоре не было дроздов и трупиалов, не было лазоревок, не слышались даже крики шумных грачей, которые пугали ее в детстве.
В кромешной тьме постепенно начали просматриваться земляные стены и испещренный камушками потолок. Томми крепко спал, как дома в своей комнате с желтыми обоями и теплым одеялом.
– Морис? – прошептала Кэтрин и в страхе добавила: – Мо, проснись!
Потянувшись через Томми, она нащупала тень, которая оказалась головой Мориса.
Тот застонал и перевернулся.
– Не трогай меня!
– Как нога?
– Очень болит.
– Дождь кончился. Я выйду наружу, посмотрю.
– Давай.
Кэтрин развернулась в тесном пространстве и поползла к выходу. Ползти было больно; особенно болели ребра, но также плечо и колено. С потолка падали комья земли и застревали в волосах; она моргала и отплевывалась. Когда у нее наконец получилось выпрямиться, она вышла на открытый участок, спотыкаясь на онемевших ногах. Пожалела, что потеряла очки. Прерывисто дыша, прищурилась и попыталась оглядеться.
Ей казалось, что она увела Томми и Мориса далеко от реки, но та по-прежнему была совсем рядом. Низкие свинцовые облака нависли над верхушками деревьев. За ее спиной до самой земляной стены тянулся лес. Шагая среди камней, она подошла к воде, стараясь не смотреть на машину. Утес, с которого они упали, высился над противоположным берегом. Отвесная стена тянулась вверх и вниз по течению, насколько хватало глаз. По влажной черной каменной стенке стекали водопады; тут и там росли пучки растений. Наверх подняться было невозможно.
Стоило Кэтрин остановиться, и ее тут же окружил рой маленьких темных мошек. Она замахала руками, хлопнула по запястью и отпрянула, увидев на руке мазню из тел насекомых вперемешку с собственной кровью. Вытерла руку рукавом и почесала.
– Кэтрин. Кэтрин!
У входа в пещеру на коленях стоял Морис. Кэтрин к нему подошла.
– Я здесь.
– Не бросай меня там. Помоги.
Она нашла ветку, ту самую, на которую Морис вчера опирался. Даже с посохом брату было тяжело двигаться. Она разрешила ему на себя опереться, хотя ребра вспыхнули от боли. Через некоторое время она поняла, что больше не может его поддерживать, и помогла ему опуститься на бревно, наполовину вросшее в землю. Морис сел и вытянул перед собой раненую ногу. Он в отчаянии озирался. Его лицо посерело, под глазами залегли круги. Кэтрин слышала его хриплые вдохи, царапавшие горло и дребезжавшие во рту, прежде чем вырваться наружу сквозь потрескавшиеся губы. Он отмахивался от насекомых.