Дом был возведен еще прапрадедом Вольского, обрусевшим немцем, которого в первую очередь заботили безопасность, уют и практичность планировки. Грядок на даче почти не было. Зато в беспорядке теснили друг друга кусты крыжовника, малины и смородины. Старые стволы яблонь и груш переплетались ветвями.

Маша аккуратно открыла калитку и зашла во двор.

— Эй, есть кто дома? Это я, Маша Сергеева. Я приехала. — Марья внимательно прислушалась, но кругом царила тишина. Тогда по тропинке, густо заросшей травой и одуванчиками, она направилась к дому. Марья отлично знала, где лежат ключи, а точнее, где они висят. Ключи были на месте. Сергеева осторожно открыла дверь и вошла в дом. Дом жил своей особенной жизнью. В нем пахло пылью, запустением и грустью. Как будто здесь давно никто не жил. Хотя, скорее всего, родители Гришки ночевали на даче в выходные.

Машка вздохнула и осмотрелась.

Затем она медленно обошла все комнаты, сначала тихонько, а потом все громче и смелее мурлыкая песенку про волшебника в голубом вертолете. Дом настороженно молчал.

Машка вздохнула и прошла через кухню в просторную гостиную. Ее интересовал большой круглый стол в центре комнаты. Конечно, никакой синей папки с ободранным уголком на столе не оказалось. Как и следов Гришкиного пребывания. Марья еще раз внимательно осмотрелась. Ей мучительно захотелось заглянуть в старый, железный, по крайней мере, впечатление было именно такое, сундук, стоявший в самом углу комнаты.

Подумаешь, сундучок, может, там и папочка лежит. Она с трудом приподняла крышку, оказавшуюся на редкость тяжелой, и с головой нырнула внутрь.

Там пахло нафталином и лавандой. В сундуке хранились старые, очень старые и просто древние наряды нескольких поколений женской половины клана Вольских.

Машка задохнулась от восторга. Истинная красота. Бледные, кружевные, ни на что не похожие то ли шали, то ли простыни завораживали Машку. Рядом с тяжелыми шелковыми платьями свернулись легкие пеньюары.

«Если я это не достану и как следует не рассмотрю, я лопну», — подумала Машка и решительно стала выдергивать из сундука все его сокровища. Их оказалось много.

Перед глазами Марьи ожила потрясающая коллекция. Она встряхивала и раскладывала свои находки на стул, и даже дом перестал казаться ей печальным.

Радость искрилась в ее душе, словно шампанское в хрустальном бокале. Скрипнула половица, и Машка немедленно оглянулась. «Чепуха, просто сквозняк», — решила она и продолжила свой ретрокастинг. Через некоторое время у нее закружилась голова. Марья решила, что слишком долго занималась отбором. «Вот так всегда, только начнешь получать удовольствие, тебя „бац“ и по лапам. Может, полежать?» — Машка с трудом поднялась со стула и прилегла на уютный диванчик, покрытый толстым узорчатым ковром.

В голове шумело, к горлу подкатывала тошнота. «Расшнуруйте меня», — вспомнила она сокрушительную фразу из романа Уайлдера. «Господи боже мой, да что же это со мной, дурнота и спать ужасно хочется», — постепенно проваливаясь в пустоту, успела подумать Машка…

Побелевшая Марья лежала на диване, закрыв глаза. Пересохший рот ее был полуоткрыт. Она с трудом дышала, ей казалось, что огромный камень навалился на нее и не дает вздохнуть. Неужели это все? И никаких тоннелей с ярким белым светом в конце? Марья пыталась свалить с себя эту тяжесть, хотела встать с дивана и не могла.

— Машка, помоги, Маша, я здесь, выйди, выйди, Мария, — голос Гришки с трудом пробивался в сознание Сергеевой, она никак не могла разлепить тяжелые веки. «Неужели это ты? Гриша, иду, иду». — Мария безуспешно боролась с собственной неподвижностью. Она пыталась вдохнуть и не могла. Она не в состоянии была даже пошевелиться.

Но Гришкин голос не унимался. Он звал ее все настойчивей. И вдруг она почувствовала, что Гришка, именно он, снимает с нее тяжесть и теребит за руку.

Почувствовав, что ей стало легче, Машка в очередной раз попыталась встать, но лишь свалилась с дивана и медленно, ползком направилась к двери. Дышать по-прежнему было трудно. Она не смогла встать и головой уперлась в дверь.

Дверь не поддавалась. Она была закрыта. Марья всхлипывала от отчаяния, тошнота подкатывала к горлу. Ноги ее не слушались. Машка сдавалась. Дверь была закрыта снаружи. И выхода не было. «Мне с этой дверью ни за что не справиться. Гришенька, открой дверь», — взмолилась Марья. Она неистово била в дверь кулаками, потом, обессиленная, бодала ее головой.

Наконец раздался радостный скрип петель и дверь легко распахнулась. Машка вдохнула открытым ртом свежий, чистый, прекрасный воздух. «Спасибо, Гриша», — подумала Сергеева, и тут ее вырвало.

«Господи, прости меня, грешницу», — молилась Машка. Только солнце, тишина и покой окружали Марью.

Во дворе никого не было. Постепенно, опираясь на руки, она поднялась.

Неуклюжей походкой Марья направилась к бочке с дождевой водой и опустила лицо в воду. После водных процедур она почувствовала необыкновенное облегчение, словно смыла не только боль и страх происходящего, но и несколько тяжелых лет жизни.

— Живая водичка, — легкомысленно пропела Мария и с гримасой отвращения, осмотрев разбитые костяшки пальцев, опустила руки в бочку. Сначала они заныли, а потом на Машкиных глазах исчезли все раны, трещины и кровь.