Шрифт:
Время истекало. Дверь с грохотом распахнулась, в комнату влетели двое мужиков. Оба с пистолетами, с шальными, словно под наркотиками, глазами.
— Сдохни, нарышкинское племя! — выкрикнул один из мужиков и направил ствол в голову Петру Алексеевичу.
Бояре здесь безоружные, у меня на входе забрали оружие. Выбор… Здесь и сейчас…
Выбор!!!
Глава 17
Москва. Кремль
12 мая 1682 года. Ночь
Выбор… На самом деле его не так уж и легко сделать. И я уверен — не пропаду при любом правителе. Ну, может быть, не прямо у трона быть мне и не в Кремле. Но Россия большая, и активные люди нужны много где. Аляска ещё русская не открыта… Ну или Семён Дежнёв не понял, куда он приплыл. В Сибири много дел. Китайцы активничают. Так что имеется, где применять свои умения и навыки.
Для меня, человека воцерковленного в прошлой жизни, пусть в сравнении и с нынешними моими современниками не так уж и верующего, были неприятны нападки на церковь. Всегда осуждал все те слова, тот негатив, который так и норовил произнести каждый безбожник.
И ведь именно Пётр нанёс по церкви такой удар… Впрочем, может, и не зря…
— Умри же! — кричит ещё один сумасшедший.
А зыркает как! Нет, все же эти люди — под какими-то психотропами, может, воскурениями или травками. Все признаки наркотического опьянения налицо.
Вот один, истошно крича, с выпученными глазами, красными от лопнувших капилляров, начинает выжимать спусковой крючок… А курок-то на пистолете не взведён. А в этой конструкции вручную его взводят.
Хватаю фарфоровый кувшин и кидаю в голову одного бандита. Фарфоровый!!! Да вся моя амуниция с оружием — ценой, как одна ручка такого кувшина. Расписной да с завитушками, аж жалко. Ну и хрен с ним! Главное, что один из нападающих «выключен». Он пошатнулся и выпустил из рук пистолет.
Тут же ногой я подбиваю ножку у стула, на котором сидит Пётр. Царь заваливается на спину.
— Бах! — звучит выстрел.
А вот и мимо… Пётр Алексеевич всё ещё лежит на полу. Пуля-то верна была, да только царственного мальца на этой траектории уже нет. А вот стул государя освободился. Подхватываю стул и со всей мочи, бью им стрелявшего.
Тут же бью по коленной чашечке другого, которому прилетело в голову фарфоровым кувшином. Кулаком в челюсть… Раз! Один отключился. В это же время первый, кто опомнился кроме меня, Ромодановский, осколком от фарфоровой вазы убивает стрелявшего в царя убийцу, повредив сонную артерию убийцы. Ну, Григорий Григорьевич, удивил! Толстый, но оказался быстрым и на ум и на принятие решения и на действие.
Но это меня он удивил. А вот мои действия наверняка удивили всех остальных. Матвеев… тот успел подойти к лежащему в нокауте бандиту, вытащил из сапога нож и приставил к горлу не подающего признаков жизни сумасшедшего.
— Боярин… оставить его потребно, спрашивать с кого будем за покушение? — поспешил я остановить Матвеева.
Но он лишь на секунду поднял на меня глаза, а после повторил замах.
— Пусть ведает каждый, что будет с теми, кто на государя нашего покушаться станет! — с этими словами Матвеев хладнокровно перерезал горло бандиту.
Я не стал скрывать свои эмоции, и, будто бы говоря: «Я знаю, зачем ты это сделал», — посмотрел на Матвеева. Уверен, что он правильно расценил мой взгляд.
И что это было? Не верю я, что Артамон Сергеевич Матвеев захотел извести Петра Алексеевича. И если бы в пистолете, в том, который выстрелил и попал в стол, не оказалось пороха, то я мог бы подумать, что всё это подстава.
Но вот иной пистолет выстрелил. Если бы я не ударил по ножке стула и Пётр Алексеевич не завалился бы, то весьма вероятно, что он уже лежал бы с пробитой головой. Тогда каков был сюжет игры Матвеева?
Это я обязательно узнаю, но теперь считаю, что имею право сказать:
— Петру Алексеевичу потребна добрая охрана. Почему рынды дворцовые не с государем? — спрашивал я резко и уверенно — так, будто имею право спросить.
Да, сословность стоило бы всё же соблюсти. Но, сука, только что из-за халатности бояр чуть не убили Петра Алексеевича. А ещё я злился на себя — за то, что делал выбор и проявил сомнение. Я, служивый человек, поставил под сомнение, кого мне защищать и что делать?
— Подберу до Петра Алексеевича добрых рынд, — сказал Григорий Григорьевич Ромодановский.
И я был рад, что эти слова прозвучали именно от него. В реальности именно Ромодановский был той мощной опорой и поддержкой для Петра Алексеевича, в которой нуждался молодой царь. Когда Пётр Великий отбывал на войну или по каким другим делам, что случалось очень часто, именно Ромодановского он оставлял «на царстве». Сам император называл Ромодановского «мой государь». Так что у меня не было никаких поводов сомневаться в верности и честности Ромодановского.
Почти не сомневался и в отношении Матвеева. Но вот чего я не знаю, так это как мог бы повести себя боярин Артамон Сергеевич Матвеев, если бы он дожил до царствования Петра. Ведь Матвеева убили как раз-таки во время стрелецкого бунта.