— Бах! — прозвучал выстрел, и шляпа, завернутая по новой моде треугольником, слетела с Менезия вместе с париком.

Павел Гаврилович тут же присел, растеряв уверенность в том, что стрельцы сдаются.

— Бах! Бах! — звучали выстрелы, это другие бойцы отряда полковника Менезия стреляли.

Как и было приказано, выстрелы пришлись мимо стрельцов. А вот ответ…

— Полковник, мельник Курт Мюнц ранен в ногу! — выкрикнул ротмистр Спенсер.

Понятно… Мы напоролись на условных союзников.

— Не стреляйте на поражение! — приказал я.

— Не подставляйтесь! — кричал на немецком языке полковник.

Это к нему сейчас обращались? Он же — некий полковник?

— Херы! Э-э… херр полковник, кто же царь, которому вы служите? — на английском языке выкрикивал я, направляясь в сторону, где предположительно и находился некий полковник.

— Сэр… вы англичанин? Назовитесь! — услышал я обращение уже к себе.

— Вы не ответили на мой вопрос, и потому… Я уже наставил пистолеты на ту лодку, за которой вы прячетесь. Даже пистолетный выстрел пробьет вашу защиту. Выходите! — говорил я, при этом подходя почти что вплотную к укрытию полковника.

— Господин полковник, я вижу стрельца рядом с вами! Готов стрелять, — выкрикивал кто-то слева, прячась за забором какой-то усадьбы.

— Ответ, полковник! Кто ваш монарх? — кричал я, уже теряя остатки терпения.

Конечно, это так себе система опознавания «свой-чужой». Может же он назвать Петра своим царем, а на самом деле прислуживать… ну, не Софье, а Голицыну, известному западнику. Должны же быть у Василия Васильевича в друзьях иностранцы? От кого-то же он нахватался западничества!

— Мой монарх английский король Карл Второй. Тут я служу царю Петру Алексеевичу! — поспешил обозначить свою политическую позицию полковник.

— Позвольте тогда представиться, — сказал я и даже больше в шутку изобразил что-то вроде великосветского поклона, как это делали в исторических фильмах.

Не помахал только шляпой, по причине отсутствия оной. А шапка стрельца не предназначена для махания. Она голову греет. Если судить из того, сколь нынче в Москве горячих голов, уборы головные в России — явно лучшие.

— Я полковник Егор Иванович Стрельчин. Сейчас направляюсь на задание. И у меня будет к вам просьба. Не используйте наши лодки, — сказал я и уже махнул своим бойцам, чтобы они выдвигались.

Но потом вспомнил и уже выкрикнул:

— Пароль — чебурашка! Тогда вас пропустят во внутрь. Но будьте готовы к тому, что проверять вас станут и сперва разоружат.

Я резко свернул влево, предполагая, что идти прямо у меня никак не получится. Скоро тут может быть очень жарко. Выстрелы явно слышали бунтовщики. Значит, прибегут сюда. Пусть не сразу, учитывая, что они вечером получили знатно, как в полноценном бою — но прибегут.

Нужно все-таки придумать еще механизм, чтобы вот такие отряды, как привел полковник-англичанин, могли без особых проблем проникать в Кремль. У нас каждый десяток на счету.

Москва. Новодевичий монастырь

13 мая 1682 года

Патриарх Иоаким грозно, исподлобья смотрел на дочь, как он считал, последнего достойного государя. Это был Тишайший. Ну, а кто из священников Русской православной церкви сподобится сказать хоть какое дурное слово в отношении Алексея Михайловича Романова? Это же тогда можно поставить под сомнение истинность православия и начинать диспуты со старообрядцами. Ведь именно при Алексее Михайловиче и произошел церковный раскол.

А вот дети Тишайшего, как считалось, вышли плохими. Мало того, что хворые, так и недостаточно религиозны. Ведь Федор Алексеевич был западником. И может быть и делал почти тоже самое, что и его отец. Но то, что прощалось Тишайшему, не прощала церковь никому иному.

— Хлипкое семя оказалось у батюшки твоего, Софьюшка. Что нерождённый муж, так всё едино — хворыя, — сетовал владыка. — Али дурни и есть. Где же так нагрешил Алексей Михайлович, что едино, кого Господь Бог наградил разумом, девки, коим разум тот и не потребен.

При этом патриарх продолжал изучающе смотреть на Софью Алексеевну. Да и она прожигала взглядом владыку. Такие слова говорил Иоаким, за которые иного можно было и на плаху препроводить. Так бранить государя! Но патриарх — он так же государь. То есть почти что ровня царю.

— Что поделать. Хворыя мужи, то так. За то девки удалися. Вон, сестрица Марфа какова! — сквозь зубы, будто осуждая каждое слово, говорила Софья Алексеевна.

Оба собеседника знали, что не о том сейчас нужно им говорить. Не для того патриарх полдня провёл в молитвах и в конечном итоге под вечер приехал в Новодевичий монастырь. Молился он в тот момент, когда с паствой своей быть должен. И патриарх выехал было в Кремль. Но… Понял, что совладать с толпой не сможет.