— Мои стрельцы повинны також пройти во внутрь усадьбы! — сказал я, заглянув за спину, где собралась уже внушительная толпа зевак.

Некоторые из них были действительно зеваками. Зевали так, что и пролетающий мимо воробей мог без труда попасть в рот. Все-таки было далеко за полночь, скорее уже к рассвету дело шло.

— Добре. Ружья отдавайте и проходьте. С патриархом и теми стрельцами, кои от него приходят, не воюем! — сказал сотник, уступая мне дорогу.

Опасно ли я действовал, прикрываясь именем патриарха? Да, даже безусловно. Но делал это вынужденно. По всему было видно, что Стремянной полк, как и в иной реальности, стремится занять нейтральную позицию. Мне нужно было попасть во внутрь. Я это сделал. Да и отыгрывать роль посланника патриарха было бы не так уж и неумно. Вряд ли в ближайшее время владыко узнает об этом. А после дело будет либо сделано, либо меня не будет.

Да, малиновые, конные, крылатые, делаю вид, что нейтральные [малиновый цвет кафтана, а крылатые, так как подражали польско-литовским гусарам и имели крылья на доспехах]. Вокруг конных стрельцов — большая толпа бунтовщиков. Но при том Стремянная слобода закрыта для них. И ни одного малинового кафтана среди стрельцов, выбравших судьбу бунтовщиков, видно не было.

Но не стоило думать, что стремянные готовы стать на сторону правды и смотреть со мной в одном направлении. Что-то же им помешало в иной реальности принять сторону царя Петра Алексеевича. Просто они отсекли себя от обеих сторон и выжидали.

Да, в иной реальности это длилось недолго — бунтовщики с ходу взяли инициативу. По сути, в первый же день власть была смята, последовали убийства. В первый день, во второй день было убито множество Нарышкиных и тех, кого считали союзниками этой царственной линии. И в такой ситуации стременные стрельцы могли бы трижды подумать, а стоит ли вовсе влезать в конфликт. Ну и последующие выплаты им доказывали, что с конными стрельцами поработали Милославские.

Сейчас ситуация безусловно иная. Но теперь посмотрим, как меня примут командиры полка.

Мы пересекли большую стрелецкую усадьбу, отличавшуюся от усадьбы нашего полка тем, что тут было больше конюшен, чем домов стрельцов или ещё каких построек.

Меня вели к командованию — в дом посередине большого двора. Добротный такой терем. Уж явно побогаче и помасштабнее построен, чем дома командного состава в других стрелецких полках. Так и хочтся нзвать конных стрельцов «лейб-гвардии конный полк».

Шли мы на второй этаж. И уже на лестнице были слышны крики. Кто-то спорил на повышенных тонах. Сложный разговор на повышенных тонах слышен был отчетливо.

— Не можно. У полковника гость важный, — преисполненный сожалением, в отрицании крутил теперь головой стрелец, стоящий возле одной из дверей.

— В любом споре слово государя-патриарха звучать повинно! — заявил я. — Открывай дверь немедля!

Я и раньше думал, что уже некоторые важнейшие точки наивысшей опасности мною пройдены. Конечно, в рамках периода становления в этом мире. Как видно, нет. Из того, что доносилось из-за двери, было понятно, что разговор мой будет не из лёгких. И что враги уже подсуетились, они тут.

— Никита Данилович, внемли словам моим! Почёт и многие блага сулю я тебе! — отчётливо слышал я громкий мужской голос. — Ведаешь же, кто дядька мой. У Ивана Максимовича Милославского всё серебро державное. Частью и твоим оно будет.

— А ты не стращай меня, Иван Андреевич. Ведаю я, что ты суть есть одна из опор Милославских. Но так мы не такия, мы опора державности. Гляжу я, какой сброд нынче на Москве. Уже горят богатые усадьбы. А завтра загорят ещё больше! Стрельцы стремянные завсегда были за царя. И на том стоим. Вы же решите, кто есть царь, тому и присягнём.

Стоять под дверью и слушать, как смущают ум полковника Стременного полка, было нельзя. Так и склонят его присягнуть Милославским, суть есть бунтовщикам.

Я резко оттолкнул одного стрельца, что стоял у дверей, другого — и большими, уверенными шагами прошёл в комнату. Мои люди остались во дворе. Помощи ждать не от кого.

Но и бездействовать нельзя. Лишь только храбрые и дерзкие празднуют великие победы. Тут али пан, али пропал.

— Лжа! — крикнул я, как только оказался на пороге просторной палаты.

Тут сидели только два человека. Я уже догадался, кто здесь кто. Вот, в малиновом кафтане, Никита Данилович Глебов, полковник Стремянного стрелецкого полка. А напротив него за массивным дубовым столом сидел, скорее всего, Иван Андреевич Толстой.

Была характерная черта у Толстых. Говорили, что у них брови столь густые, что и глаз не видно. У Ивана, к тому же они еще и сросшиеся были. Так что примета четкая.

— Как смеешь ты? Э… жёлтый? — от негодования полковник Глебов чуть было не растерял дар речи.