Меня тем временем уже хватают за руки два малиновых стрельца. Одного из них получается перевести на болевой приём, скрутив кисть руки и заставив сразу же встать на колени.

— Бам! — другой стрелец бьёт мне кулаком по голове.

Ах ты! Я отпускаю руку стрельца, и тот заваливается набок.

— На! — хуком справа пробиваю в челюсть стрельца, который заставил меня своим ударом увидеть несколько звёздочек.

И тут полковник, поднявшись во весь свой рост, моментально извлекает шпагу. Шпагу носит? Однако это потом выясним — я тут же выставляю руки вперёд.

— Я с миром и разговором. От патриарха пришёл! — выкрикиваю я.

Но нет у меня уверенности, что сейчас не проткнут шпагой. Глаза у полковника преисполнены решимостью. И я не собираюсь отступать. Понимаю, что если стременные встанут за бунтовщиков, то дело мое пропало. Это больше полутора тысяч высокоорганизованных профессиональных кавалеристов, с пушками. Так что за их лояльность нужно бороться. А потом… Еще с Матвеева спросить, что это было за покушение такое на Петра.

От автора:

Ноябрь 1853 год. Война с Европой начинается. Будущее отныне в руках нашего современника, ставшего генерал-адмиралом русского флота. Сейчас пишется 7 том серии.

Москва

13 мая 1682 года

— С чего вламываешься в покои мои, коли с миром пришёл? Да и где нынче тот самый мир? — строго, исподлобья глянув, проговорил полковник Глебов, постепенно выходя из-за стола и держа на вытянутой руке шпагу. — За кого ты?

— Ты что ж, полковник, с ним ещё и говоришь? — вопрошал Иван Толстой, между тем вжимаясь в самый уголок комнаты. — Злодей это от нарышкинского кудла змеиного.

Вижу, что на меня уже направили пистолет. Это так среагировал тот сотник, что и привёл меня в терем полковника Стремянного полка.

— Выслушай, что скажу тебе! А уж после, как посчитаешь нужным! — сказал я, расставив руки в стороны, показывая, что безоружен и не нападать пришёл.

— Стреляйте в него! — продолжал кричать полноватый мужик с необыкновенно густыми бровями.

Но ни я, ни полковник стременных как-будто и не замечали этого крикуна. Хорошая, на самом деле, реакция от полковника. Видимо, уважения особого к Толстому он не питает. Но шпага все еще угрожающе направлена на меня, как и пистолет сотника.

Нет, конечно, и я не беззубый, есть и нож в рукаве, руки ноги на месте. И даже весьма вероятно, что мне придётся применить свои навыки. Но сперва нужно говорить.

— Полковник! С чего медлишь? — Толстой не унимался

Глебов посмотрел в сторону Ивана Толстого. Я заметил, как скривилось лицо полковника. Иван Толстой и вовсе не выглядел смелым и решительным. А ещё я был практически уверен в том, что он догадывается, кто я есть на самом деле.

— Жёлтый сказал, что пожаловал от Владыки, оттого и вёл его напрямки к тебе, — оправдывался сотник.

— И что ж Владыка? Паству свою примирить не желает? — не так чтобы и почтительно по отношению к патриарху проговорил полковник.

Никита Данилович Глебов махнул сотнику и всем тем стрельцам, что толклись в дверном проёме и только ожидали приказа своего командира, чтобы показать мне «Кузькину мать».

Дверь захлопнулась. Внутри комнаты оставались трое: я, полковник Глебов и эмиссар от бунтовщиков Иван Толстой. Зачем именно он пожаловал к полковнику единственного стрелецкого полка, который ещё не определился со стороной конфликта, было вполне очевидно.

— А коли я скажу тебе, полковник, что не от патриарха я, а из самого Кремля прибыл до тебя? Повелишь ли убить меня? — спросил я, намереваясь расстегнуть кафтан.

Установилась пауза. И у Толстого, и у Глебова явно внутри бушевали противоречивые эмоции. Толстой, как было видно, готов был праздновать труса. Но при этом не скрывал своего интереса к разговору. Ждал, когда своё веское слово скажет полковник.

В свою очередь Никита Данилович Глебов уже понял главное — именно за него сейчас будут бороться Милославские и Нарышкины.

Хотя нет, такое упрощение мне не нравится. Я ведь сейчас выступаю не за Нарышкиных, а за уже признанного царя, за того монарха, который будет способен вести Россию вперёд.

А что до Нарышкиных… Так, если братья царевны в бане вдруг дружно угорят, то вряд ли найдётся у меня хоть одна слеза, чтобы их оплакивать. И нескольких дней достаточно, чтобы понять, что Милославские не так уж и преувеличивали, когда перечисляли и описывали бунтовщикам непотребные дела Нарышкиных.

Вот только и у Милославских рыльце в пушку.