А еще непривычно и зыбко, но постепенно картинки в голове обрастают подробностями.

— Немудрено, — хмыкает Козьма и быстро записывает в блокнот несколько строчек. — Попасть под прорыв инферно не каждому дано, а выжить во время него — тем более.

— А вы сами-то кто? — уточняю.

— Ой, я совсем забыл представиться, — с выражением доброго дядюшки говорит безопасник. — Следователь по особым поручениям Сыскного Приказа.

Ага. Так я и поверил в эту наигранную забывчивость, как же. Да и в доброту особо не верю. Все эти приемы на подростка должны действовать замечательно. Как же: сам Государев человек, надежа и опора, к тому же очень мне сопереживает. Только не в моем случае. Мне этот человек не нравится.

— Козьма Ефремович Кольцов, — с удовольствием повторяет своё имя мужик.

Ситуация все еще веселит меня, но только отчасти. Самочувствие не способствует безудержному веселью. На низкой тумбочке рядом с кроватью стоят разноцветные колбы, кидаю на них быстрый взгляд. Пить хочется, но не настолько, чтобы пробовать неизвестные цветные химикаты.

— Вы уж простите, молодой человек, мою назойливость, но что конкретно вы помните из происшествия? — почти без перехода спрашивает безопасник. — Удивительно, что вы выжили, — повторяет во второй раз.

Помню свои тонкие пальцы в поезде, челку на глазах, носки-гольфы и рыжий чемодан. Раздолбанный вагон. Мертвого дядьку на соседней лежанке с лужей крови на полу. Память ловит ниточку воспоминаний и нанизывает на неё бусины. Дядька. Старый слуга — он ходил за мной с детства, следил. Теперь картинка складывается в отчетливое воспоминание, а сердце сжимается. Жаль мужика.

Пытаюсь пожать плечами, лёжа на больничной койке. У меня это даже получается. По крайней мере, безопасник точно считывает это едва уловимое движение.

— Ну да, ну да, от вас это не зависело, — Козьма возвращает моё внимание к разговору. — Я это прекрасно понимаю. Но все же. Это может оказаться важным. У меня есть несколько вопросов.

— Конечно, — хриплю, — только говорю плохо.

— Удивительно, что вообще говорите, — усмехается безопасник. — Ну, ладно, отвечайте коротко. Вы помните, что с вами происходило в поезде?

— Наверное, — произношу с некоторым сомнением.

— Вы не уверены? — глаза безопасника превращаются в две узкие щелки.

— Я не знаю, помню ли я всё, что происходило со мной в поезде, — прикладываю все усилия, чтобы произнести фразу.

Голос звучит ожидаемо странно. Выше, неуверенней, тоньше.

— Это ясно. Но постарайтесь прямо сейчас тщательно, желательно в деталях, вспомнить, что конкретно с вами происходило: что вы делали, что за чем следовало. Мне очень нужно это знать.

Немного непонятно, зачем это всё следователю.

— К сожалению, без вашего разрешения я этого почему-то сделать не могу. — добавляет он довольно-таки странные слова.

Или нет? У меня-Лариона есть понимание, что это далеко не странность, а вполне понятная магическая практика. Эти в черном могут спокойно залезть в чужие воспоминания. Их надо опасаться, но не сильно. Ибо — опора трона! Слово и дело! А мы… впрочем, Орловым нечего бояться государева человека. Негромко откашливаюсь.

— А с моим разрешением, получается, сможете? — аккуратно уточняю.

— Постараюсь, — добродушно улыбается следователь. — Вы только представляйте все картинки перед собой как на экране. Вы же в синематеке были? Тогда представьте фильм и себя в главной роли. И, вот, выпейте воды. Целитель разрешил, — Козьма протягивает мне небольшой стеклянный стакан.

А ведь он держал его в руке с самого начала. Просто я этого не замечал.

Беру воду из рук мага непривычно тонкими пальцами. Не знаю откуда, но уверен — это безопасно. Мне уж — точно.

Пью мелкими глотками. И думаю.

Замечательно, в эту игру можно играть вдвоем. Я как раз осваивал похожую технику работы с посттравмой за несколько часов до смерти. Смерти? Нет. Не может быть. Хочется скривиться от накативших воспоминаний, но сдерживаюсь. Позже. Может, причудилось, или на меня свалились остатки сновидений? Без вариантов. Точно смерти — с заточкой в правом боку особо не побегаешь. Да и воспоминаний после той обжигающей боли больше нет.

Непроизвольно тянусь к правому боку. Туда, где у меня должна быть несовместимая с жизнью рана. Сейчас там, чуть выше, только пара ушибленных или сломанных ребер. Пока непонятно. Следователь вздрагивает и присматривается, но меня уже отпускает.

Итак, фильму товарищ хочет. Хорошо. Будет ему фильма. Усмехаюсь про себя. Представляю огромный белый экран и темный кинозал. И себя в нем. Мужик вздрагивает. Отлично. Кажется, получается.

— Хорошо, я попробую, — хриплю и возвращаю пустой стакан.