Я в тюрьме. Но для кого?

Сердце колотится в груди.

– Что это за место?

– Ты же знаешь, что Ахмет создает оружие. – Гил обводит взглядом комнату, остановившись прямо под бронзовым фонарем. – И здесь мы хотим его проверить.

– Вы собираетесь схватить Колониста? – широко раскрыв глаза, спрашиваю я.

Он кивает:

– Это лучше, чем везти его в Поселение.

Не стоит спрашивать, что он имеет в виду. Вдруг ничего не получится.

Я протягиваю руку к стеклу, но в последний момент отдергиваю ее. Это клетка. Мы посадим Колониста в клетку.

– Я думал, тебя это порадует сильнее, – говорит Гил, и в его голосе вновь появляются жесткие нотки. – Если у Ахмета все получится, то, возможно, тебе больше не понадобится играть роль главного шпиона. А мы сможем все закончить без твоей помощи.

Я опускаю руку и поворачиваюсь к нему лицом. Не ему осуждать меня.

– Я хочу не этого. С оружием или без, но для меня посещение дворца намного безопаснее, чем для вас. – Я поджимаю губы. – И кого бы вы ни поместили сюда… хочется надеяться, что он того заслуживает.

– Еще какие-то пожелания?

Я обдумываю пару мгновений ответ:

– Вообще-то есть. Не попадись им в руки. Я слышала, в Поселении не проводят спасательных операций в Зимней Крепости.

Я поворачиваюсь к лестнице и делаю несколько шагов, когда за спиной раздается мрачный смешок Гила.

Когда мы вновь оказываемся в лесу, Гил закрывает люк и засыпает его землей и листвой. А затем мы шагаем в полнейшей тишине, если не считать шороха травы под ногами. Видимо, доки недалеко от нас, потому что слышно шепот волн, хотя в полнейшей темноте разглядеть удается мало что.

Что-то острое цепляется за подол моего платья, и мне приходится приложить все свои силы, чтобы освободиться. Разозлившись, я дергаю сильнее, отчего ветка ломается, а мое тело устремляется назад, прямо в Гила.

С губ срывается вскрик, когда я поддаюсь гравитации, но Гил успевает схватить меня за руку и помогает вернуть равновесие. Успокоившись и поняв, что порвала платье, я уверенно встаю на ноги.

– Спасибо, – еле слышно выдыхаю я.

– Если бы ты не бросила уроки танцев, – говорит он, – то возвращалась бы домой целой и невредимой.

– Я прекрасно умею ходить, – шиплю я. – Просто здесь темно.

– Ах, точно. Все дело в темноте. Сколько погорело шпионов из-за нее.

– Да перестань.

Гил продолжает удерживать меня.

– Тебе нужно научиться управлять разумом в своих интересах. Если вокруг темно, сделай все не таким темным.

– Я не умею возвращать солнце на небо, – парирую я. – И не всем дана способность превращать свои руки в фонарики.

Взгляд Гила пристальный и настороженный. Но через мгновение он протягивает мне руку:

– Позволь научить тебя.

Пару секунд я обдумываю его слова, но затем накрываю его ладонь своей. И Гил выводит меня на поляну, после чего накрывает наши руки второй рукой.

– Если ты сейчас попросишь, чтобы я подумала о чем-нибудь успокаивающем… – Я поджимаю губы.

– На самом деле я хотел попросить, чтобы ты вспомнила какой-нибудь счастливый момент, – говорит он. – Знаешь, бывает такое чувство, которое внезапно возникает в тот момент, когда представляешь то, что доставляет тебе радость, и в груди будто включается свет? Вспомни такой… сконцентрируйся на чувстве, которое вырывается из тебя. И направь его на ладони.

– А как же пыльца фей? – тихо шепчу я наполненным сарказмом голосом.

– Ужасный шпион и еще более ужасный комик, – шепчет он в ответ.

Я сжимаю губы и сосредоточиваюсь на наших руках. Интересно, чувствует ли он, как колотится мое сердце?

Но чем больше проходит времени, тем сильнее я морщу лоб.

– Мне… мне ничего не удается придумать, – признаю я.

Гил пристально смотрит на меня.

– Должно же быть какое-то воспоминание, от которого ты испытываешь счастье?

– Конечно, такие есть. Но все мои хорошие воспоминания кажутся… – Я обрываю себя.

Они кажутся испорченными. Искаженными. Ведь того, что раньше вызывало у меня радость, больше не существует.

Музыкальный проигрыватель пластинок. Молочные коктейли и картофель фри. Просмотр с кем-нибудь передач о сверхъестественном. «Токийский цирк». Семья.

Все это было частью моей земной жизни, но пропало после смерти.

И я все еще сомневаюсь, что после смерти есть поводы для радости.