Никто время не тянул, и после выстрела Габриэля, остальные разбойники спустили тетиву на своих луках. Результат разочаровал Александра. Выстрел всего с нескольких десятков метров, а ущерб никакой. Один человек упал как подкошенный, получив сразу три стрелы. Ещё один закричал, будучи раненым, и скрылся за повозкой. Остальные, правда, не сориентировались и стали тупо бросать вещи, которые были у них в руках, да полезли за оружием. И получили второй залп, результат которого Александр не рассмотрел, так как вперёд из-за спин лучников ринулись рыцари и русские ратники. Правда, Бодуэн и ещё пара человек остались на месте, видимо, страхуя товарищей уже от самих лучников, которым не вполне доверяли. Однако последние стояли на месте, лишь нетерпеливо поглядывая на своего предводителя и хватаясь за рукояти коротких мечей или кинжалов. Создавалось впечатление, что им и самим не терпится принять участие в бойне. А в заимке, как вскоре стало понятно, разворачивалась именно бойня. Все, кто не падал на колени или не давал дёру, а пытался оказывать сопротивление, падали пронзённые копьями и мечами почти мгновенно. Стало видно также, что второй залп был результативнее первого и со стрелами в телах, ранеными или убитыми лежало ещё полдесятка человек. Через буквально несколько мгновений почти всё было кончено. Несколько убежавших в противоположную сторону заимки разбойников уже возвращались под охраной рыцарей, причём не в полном составе. И лишь двое прижатых к стене амбара разбойника звероватого вида, огрызались от трёх рыцарей, согласованно отмахиваясь длинными топорами и прикрываясь щитами. Впрочем, рыцари на них особенно и не наседали, посмеиваясь и играя с обречёнными на смерть. Остальные воины разошлись по заимке, врываясь в дома и добивая раненых. Когда двое оставшихся разбойника увидели Габриэля, то стали кричать ему, что просят их пощадить, но он лишь взмахнул рукой, как бы давая команду рыцарям. И те действительно его послушались и, построившись стеной щитов, сблизились и добили оставшихся разбойников, под крики проклятий Габриэлю. Взятые же до этого в плен, к удивлению Александра приняли смерть безропотно. Лишь один из них смотрел почему-то именно на монаха огромными голубыми глазами. Такими яркими, что они казались почти прозрачными. Юноша был на удивление чист лицом, без всяких следов болезней и лишений, что встречалось повсюду и явно значительно моложе остальных соратников. Может быть, лет пятнадцати, а то и младше. В его глазах не было мольбы о пощаде. Только какое-то детское удивление и страх. Он явно понимал, что его ждёт, боялся и одновременно не верил в свою скорую гибель.

Монах отвернулся от этого пронзительного взгляда, но услышав звуки смерти, тут же крутанулся и бросился к рыцарю, уже подносившему кинжал к горлу юноши.

– Стой! – вскричал Александр – Остановись. Не убивай его. Мы заберём его с собой.

Рыцарь недоумённо посмотрел на, как он решил, сумасшедшего. Александр обернулся к предводителям отряда и увидел широкую улыбку Бодуэна и угрюмое, но всё же одобрение Сенньи.

– Добр ты, мой друг – сказал Бодуэн – А если этот малый прирежет тебя ночью и сбежит?

– Значит, такова судьба – решительно сказал Александр.

– Я не возражаю – с достоинством разрешил Габриэль, которого в сущности, никто и не спрашивал.

– Хорошо, он твой, но отвечаешь за него тоже ты — подвёл итог Сенньи.

Обыскав всю заимку и всё же забрав кое - какую необременительную добычу, а также вдумчиво обобрав убитых, рыцари поняли, что Элезара на заимке нет. В одном из домов был открыт подпол и валялся мёртвый разбойник с перерезанным горлом, убитый не при нападении.

– Именно здесь мы обычно держали пленников. Думаю, его могли посадить туда, но он как-то сумел выбраться, убить охранника и сбежать. – с достоинством, которое в этот момент даже раздражало, громко сообщил Габриэль.

– И куда он мог деться? – задал витавший в воздухе вопрос Бодуэн.

Элезар очнулся в тележке. Вечерние сумерки позволяли что-то разглядеть, но возможности такой не было. Везли его в довольно неудобной позе, с согнутыми коленями. Ноги и руки были связаны. Кляпа не было, однако что-то спрашивать было бесполезно и глупо. Да и не было желания говорить с амбалом, что тянул телегу по едва приметной тропинке в глубине чащи. Элезар подумал, что голова болит не сильно, но стоило пошевелить головой и начиная от макушки, боль пронзила, казалось, всё тело.

Невольно юноша застонал.

– Очнулся малыш?— заулыбался здоровяк – Не переживай, мы отлично с тобой проведём время. Уже немного осталось.

Через четверть часа или больше, время определять было тяжело, так как оно тянулось из-за неудобства от скрюченной позы крайне медленно, тележка остановилась. Из-за бортов Элезару было не видно, где они находятся, однако деревьев по сторонам не было.

Вынимать его из тележки, конечно, никто не стал. Её просто опрокинули, и он оказался на мягкой, влажной по уже почти ночному времени траве. Можно сказать мягко приземлился, но боль от головы снова пронзила всё тело. Хотя бы не вырвало, он и сам знал, что когда такое происходит – это опасно, но Александр объяснил ему, что происходит некое сотрясение мозга и если в этом случае не находиться в покое, то можно даже умереть.

Не успел он оглядеться, как его подхватили под руки и поволокли в дом. Обстановку тоже разглядеть возможности не было. В почти полной темноте его опустили относительно аккуратно в абсолютную черноту подвала и захлопнули крышку.

На удивление не было ни отчаянья, ни страха. Элезар лишь мучился от боли и проклинал разбойников, которые взяли его в плен и посадили в этот проклятый подвал, в котором и выпрямиться-то было невозможно, не упёршись спиной в потолок. О своей судьбе мыслей не было, он переживал за друзей и, особенно за Александра, который сегодня стоял на страже в лагере.

Чувство вины, беспокойства, усталости, боли, злости — всё это сплелось в клубок, растворяющийся в темноте.

Сколько пробыл в таком состоянии он не задумывался, но через какое-то время стало клонить в сон. Глаза сами собой закрывались, а веки тяжелели. Кажется, он даже задремал, несмотря на искренние переживания. Но быстро вскинулся и решил что-то делать. Не дело здесь дрыхнуть, когда, возможно, сейчас убивают его друзей. Попробовал растянуть верёвки на руках, но из этого ничего не вышло. Тогда он потянулся к той верёвке, что была на ногах. И ему тут же удалось ухватить узел, который начал растягивать. Из-за связанных рук было неудобно, однако всё получилось. Очень скоро он сумел освободить ноги от верёвки. Тогда он привстал, уткнувшись спиной в потолок, и попытался исследовать ногами и связанными руками своё убежище. Удалось нащупал балку, а также брёвна пола. Из балки торчал толстый угловатый сучок. Изогнувшись и подняв руки над собой, Элезар попробовал зацепить сучок между верёвками, чтобы растянуть узел, но из этого ничего не вышло. Тогда он стал тереть верёвку об острый, выступающий край. Помогает это или нет было решительно непонятно, но других мыслей в голову не пришло. Он продолжал пытаться перетереть верёвку.

Сами собой в голове всплыли знакомые с детства слова: «In iustitia tua libera me et eripe me; inclina ad me aurem tuam et salva me» ( 70 Псалом на латыни: «По правде Твоей избавь меня и освободи меня; приклони ухо Твое ко мне и спаси меня»). Отец учил его латыни, заставлял читать Писание, но когда он оказывался в темноте, то пугался так сильно, что забывал все молитвы. В голове была лишь эта строчка. В то время он её помнил наизусть, но плохо понимал, лишь зная, что эта просьба о защите, а потому придумывал перевод и шептал самостоятельно придуманные молитвы на датском, славянском, немецком. Так он думал, что сумеет точно позвать всесильного Бога себе на помощь, ведь кто знает, на каком языке он понимает лучше. Однажды став старше, он рассказал об этом на исповеди, откровенно страшась наказания, но на его удивление духовник, епископ Сигвард не только не отругал его, но лишь мягко объяснил, что Господь понимает молитвы на всех языках, но что латынь позволяет объединять все народы, исповедующие христианство. «Представь – говорил епископ — в то время как мы молимся Господу в храме точно так же и ровно теми же словами молится Богу галл, сакс, англ и даже сам Папа Римский. Как ты думаешь, важно ли такое единство молитвы, важно ли нам всем быть вместе и исповедовать истинную веру единым словом?» И Элезар соглашался с ним, что, конечно же, это очень важно. Но иногда всё же тихонько молился и своими словами, то на одном, то на другом языке. Как бы для себя. Такие моменты были для него важными и интимными. Тогда он чувствовал себя то датским викингом, то воином-славянином, то благородным франком, ещё не понимая, что он и является всем из перечисленных, не принадлежа ни одному из этих национальных миров до конца. Однако строчки 70 Псалма на латыни стали для него особенными. Они как бы действительно объединяли в себе всё то, что он говорил и обычными словами.