И этот Вакх-Орфей, как мы видим, распят на кресте. Автор надписи считал более правильным именно римское имя или культ. Но, так или иначе, этот артефакт является очень существенным аргументом против реального существования Иисуса Христа, с одной стороны, точнее, реального существования такого человека где-то на востоке на фоне наличия этого культа в Европе еще до времен Нового Завета; а с другой стороны, указывает на его отождествление с указанными Орфеем и Вакхом. Говорить о том, что на кресте изображено реальное распятие как казнь, в общем-то, не приходится, поскольку указаны имена богов, характеризуя некое божественное событие, но не казнь.

Относительно этого амулета, разумеется, появились научные труды, указывающие на его поддельность, причем уже после исчезновения артефакта. Однако же поддельность вызывает сомнение. Конечно, в мире древних артефактов индустрия подделок процветала еще со Средневековья, но есть одно «но» – утверждение, что спрос рождает предложение, в этой отрасли всегда было основным мотивом. То есть подделывались те артефакты, которые соответствовали моде, веяниям времени, да и, безусловно, официальной позиции Церкви и историков. Но орфики исчезли не позднее II–IV в. н. э. и уже не появлялись. Позиция об идентичности Иисуса и с Орфеем, и с Дионисом характерна для катакомбной живописи начала нашей эры, там же присутствует объединение и с Митрой, поскольку Орфей, например, изображен во фригийском колпаке. И указанный амулет является скорее логичным звеном в цепи этих изображений, нежели подделкой. Он никому не был бы нужен, будь он подделкой, и, стало быть, не пользовался бы спросом.

Мы решили посмотреть, чем обосновано объединение Христа с римским Вакхом. Ведь если мы полагаем, что Израиль существовал на территории Западной Европы, то прототипом Иисуса Христа, несомненно, должен был стать именно западноевропейский бог. Вакх-Бахус (Bacchus) называется в Новом Завете, если читать его на латыни, а не на греческом языке. «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой – Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода». [160]

В латыни можно обнаружить несколько вариантов: vitis – «виноградная лоза, виноград», Bacchus – «вино, виноград». И слово Bacchus не является просто именем собственным – см. Bacа – в лат. «ягода». Хотя, строго говоря, первоначально все слова, связанные с термином виноград, восходят, вероятно, к понятию «течь», поскольку во французском, например, «raisin» – и «ягода», и «виноград», и «кровь», и «течь», в немецком «baco» – «поток, источник», а слово «вена» во всех европейских языках связано со словом vien – «вино».

Понятно, что в латинском тексте может стоять и vitis, и vinum, но это совершенно не меняет сути, поскольку мы вправе заменить словосочетание «виноградная лоза» на «Бахус» и по наличию в латинском (и других европейских языках) в таком значении, и потому, что виноградная лоза была символом греческого Диониса, римского Бахуса и этрусского Фуфлунса. Соответственно корректным будет прочтение: «Я есмь истинный Бахус (Фуфлунс, Дионис)».

Любопытно, что в испанском языке имя Иисуса, Jesus, переводится так же, как кувшин для вина и воды на богослужениях. Конечно, можно было бы считать такое применение слова поздним, однако же, неясно, почему среди множества христианских предметов, используемых в богослужении, выбран именно сосуд для вина, дополнительно указывающий на связь с Христа с богами, определяемыми как боги виноделия.

В балканском монастыре Грачаницы сохранилась икона с изображением «святого Вакха», т. е. одного из утраченных эпитетов Христа.

Справа написано ВАКЬХО

Все это заставляет задуматься о т. н. языческих истоках христианства. Долго думать не пришлось: в другой притче названо еще одно имя бога. Это притча о сеятеле: «Он же сказал им в ответ: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя, это сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы. Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их. Кто имеет уши слышать, да слышит!». [161]

Итак, сеятель. В латыни «сеятель» – это sator, и одним из этрусских богов был Сатре, он же римский Сатурн, и он же, по мнению Немировского, славянский Стрибог. Аналогом в русском языке является само слово «сеять», возводимое к общеславянскому seti. Однако у этрусков Сатре соотносился с жатвой: во-первых, он изображался с серпом в руках, впоследствии ставшем косой в руках смерти; во-вторых, жертвы ему приносились, как указывает Наговицын, во время консервации зерна в декабре. И надо сказать, что в русском языке есть и другие слова, помогающие раскрыть суть этого бога. Это слово «стричь, стригу», связанное по смыслу с уборкой, жатвой урожая, и это слово «сеть», связанное по смыслу с понятиями «обман, ловушка», и, возможно, впоследствии трансформировавшееся в «сатану» – обманщика рода человеческого.

Все эти понятия, включая имена богов, имеют непосредственную связь с именем египетского бога Сета. По всей вероятности, первоначально бог Сет символизировал не только «жатву душ человеческих», т. е. смерть и разрушение, но и их же «сеяние», с чем и связано происхождение именно от этого имени и слов «сеятель» – sator, seti, и имен богов Сатре, а затем Сатурн и, возможно, Стрибог. Наговицын отмечает, что изображения Сатре располагались рядом с Фуфлусом-Бахусом, и по этому признаку относит Сатре к богам плодородия, однако, видится и его противопоставление Фуфлусу, богу возрождения, в виде бога или демона смерти. В пользу этого говорит и дальнейшее совмещение символизма Сатре со смертью с косой и то, что в приведенной новозаветной притче на самом деле противопоставляются два сеятеля: один – представитель сил добра, что в представлениях древних, по крайней мере, этрусков и персов, ассоциировалось с силами жизни и возрождения, а другой – зла, – представляющий не просто зло, но смерть, «жатву».