...но пса я на всякий случай притянула к себе ближе за загривок — чтобы не вздумал уйти и оставить меня наедине с лесной жутью!

Вползшее во двор существо оказалось огромным. Теперь я отчетливо видела, что оно выше забора — только, пока оно находилось снаружи, этого не было видно.

Оно больше всего напоминало переплетение корней и ветвей, и двигалось то ли шагом, то ли ползком. И перед собой оно толкало… бочку? Деревянную такую, классическую бочку. Составленную из досок, обитую обручами.

— Прими, хозяйка. И будь милостива.

Рот у существа формировался все из тех же веток и корней, и когда оно говорило, над этим ртом, больше напоминающим пасть, угадывались глаза, но на этом всё, сходство с живым существом заканчивалось.

Оно поклонилось — видели когда-нибудь, как кланяется куча ветвей размером побольше дома? Нет? Это вам повезло! — развернулось, и пошло-поползло обратно, а за ним, в сгущающихся сумерках, толпилась очередь из других существ, пришедших на поклон к ведьминой преемнице.

Тоненькая, зеленоватая девушка в венке из пестрых цветов, поднесла сплетенную из травы корзинку, полную птичьих яиц.

Она была удивительно красивой — только спины у нее не было.

Огромный волк, настороженно поглядывая на замершего подле меня пса, сложил у крыльца задранного оленя.

Существа, похожие на лисиц…

Существа, похожие на девушек с перепончатыми руками и ногами.

Существа, похожие на медведей.

Существа, не похожие ни на что.

Они подходили, оставляли подношение, просили милости и уходили.

Темнело.

Загорались на заборе глаза у черепов — по очереди. У одного. У другого. У третьего… и чем больше их вспыхивало красным, тем меньше вермени оставалось сумеркам — тем ближе подходила ночь.

Тянулась вереница существ, лесных, речных и болотных. Росла гора подарков у крыльца.

Скреблась тревога: ворота нужно закрыть до темна.

Ворота обязательно нужно закрыть до темна!

Знание было таким естественным, что меня даже не удивляло, откуда оно возникло — потому что оно было полностью логичным.

Власть властью, милость — милостью. А свой дом нужно держать под защитой! Особенно ночью, когда входит в силу… всякое.

Закрыть ворота нужно обязательно до того, как окончательно истают сумерки!

И замерев неподвижно (хотелось бы сравнить себя с античной статуей, но честнее будет — с садовой скульптурой), я мысленно приказывала ходокам поторопиться.

Ноги затекли, спину свело от напряжение — и оно тупой тянущей болью отдавало в затылок.

Плечи ровно, подбородок высоко, взгляд прямо. И в позвоночнике у меня не стальной стержень, накатывающая от пришельцев жуть выковала из него меч, и меч этот — я, страшный, несгибаемый, обоюдоострый. И нет здесь мне ни равных, ни противников — оттого и не кланяюсь я никому, оттого и отводят взгляды те, кто осмеливается взглянуть мне в глаза, все до единого.

Я не склонюсь, не поддамся. Не уступлю.

Но даже сквозь это упрямство, составлявшее мою суть сколько я себя помнила, звенела, грызла тревога: ворота. Ворота нужно закрыть до темноты!

И я, опасаясь нарушить мрачное молчание обряда, напирала безмолвным требованием: быстрее. Быстрее. Быстрее!

В глазницах последнего черепа, еще черных, едва заметно мерцали красные искры.

И едва вереница явившейся на поклон нечисти-нелюди втянула хвост в створ ворот, едва последний из них покинул подворье, растворившись на фоне залитого ночным мраком леса, я рявкнула-выдохнула:

— Закрыть ворота!

И когда по воле домового захлопнулись, гулко громыхнув, тяжелые створки, когда запорный брус взлетел, словно невесомый и лег на крючья. Когда сразу за этим полыхнул ярко-красным последний череп, замыкая сторожевую цепь. Когда я без сил осела на ступеньку, одной рукой обняв пса за мохнатую шею, чтобы не грохнуться с крыльца, как герой похабного стишка... только тогда я поняла, что все это время в другой руке я сжимала надкушенный пирожок.

Домовой смерил взглядом композицию из меня, пирожка и собаки — и схлопнулся.

И я его понимаю!

Да что там — “понимаю”, я ему завидую.

Сама бы сейчас с удовольствием схлопнулась.

Хотелось плакать, свернуться клубочком и домой.

Гостемил Искрыч возник ровно там же, откуда стоял, протянул мне резой нарядный ковшик:

— Молочка?

...ну, или молочка.

Молоко было холодным и неожиданно вкусным — сладким, густым как сливки, с травянисто-ореховым послевкусием.

Поставив кошик на колени, я выдохнула, и, зажмурившись от удовольствия, откусила от пирожка.