И действительно, следующий день Герман едва пережил, а с третьего стало намного легче, и на пятый Иевлев уже не задумываясь подлетал в седле в ритме лошади.

На тринадцатый день пути, когда девушки уже давно ехали на своих конях, а Герман начал получать удовольствие от неспешной скачки рысью, всадники увидели фигурку, стремительно приближающуюся к ним с юго-западной стороны.

«Всадник», — быстро понял Герман, прищурившись. И похвалил себя за наблюдательность.

«Всадница», — осознал спустя несколько минут.

Четвёрка первомирцев скакала рядом с вороном впереди колонны, поэтому пыль не заволакивала горизонт. Вскоре друзья рассмотрели на вороном коне девушка в длинной одежде, разрезанной спереди и сзади и похожей скорее на стёганный халат, чем на что-либо ещё, надетый поверх штанов. Полы его хлопали на ветру. Множество тонких-тонких косичек развелось чёрной гривой. Медные монисты звенели весело. Подскакав к отряду, девушка на скаку перемахнула на круп коня Эйдэна, схватила ворона за плечи и прижалась к спине щекой.

— Я умерла и ожила! Эйдэн, Третий ворон, ты мне снишься или это ты?

Мужчина обернулся к ней, и Герман удивился тому, что жёсткое, словно высеченное из камня, лицо способно сиять радостной улыбкой.

— Касьма, дочь Ранри, где твоя женская скромность? Разве можно виснуть на мужчине на глазах посторонних?

— Нельзя, — захихикала девушка, почти девочка, тонкая и изящная, загорелая, как орех, — а бросать жену надолго разве можно, Эйдэн, муж мой? Жестокий ты человек! А коли муж злой, то и жена недобрая.

И она вдруг укусила его за ухо.

Эйдэн рассмеялся впервые за все эти дни без насмешки или скрытой горечи.

Глава 21

Архитектор-колдун

— Вот тут можно разбить внутренний сад, а водой снабжать его по системе бамбуковых труб. У вас же растёт бамбук?

— Сад? На крыше?

— Да-да, висячий. А вот здесь у нас будет большой зал для пиров. Можно разбивать его раздвижными перегородками-ширмами на те дни, когда пиров нет, чтобы не терять площадь. Получится около восьми комнат.

Герман вымерял шагами пыльную землю, покрытую пожухшей травой. Каган и его свита следовали за Иевлевым по пятам.

— Кстати, как вы относитесь к идее подъёмного стола? — архитектор резко обернулся, и охваченный любопытством повелитель степи едва не напоролся на его грудь. — Как в пушкинском Эрмитаже: открывается пол, поднимается накрытый, задекорированный стол. Удобно: трапеза без слуг, можно говорить на любые темы, не боясь, что вас подслушают.

— Ты колдун! — рассмеялся каган.

Иевлев вздохнул. Все рацпредложения встречались этим возгласом.

— Обыкновенная система винтов и рычагов. Ничего особенного, но выглядит эффектно. Для ваших гостей, которые не разбираются — я уверен — в технике и физике в целом, будет выглядеть колдовством.

Каган наклонил голову набок, поцокал с хитрым видом. Герман отвернулся и украдкой раздражённо выдохнул. Он догадывался, что Охраш ему не поверил, по-прежнему считая всё изложенное выше магией. А, может, согласиться? Действительно сказать, что так и так — колдун, владеет техноволшебством? А потом припугнуть, что, если каган не выпустит из ямы бедолагу Эйдэна, то маг-архитектор обрушит на повелителя какое-нибудь проклятье? Летающий стол, например.

Хорошо, а если не поверит? И бросит в яму всех остальных? И ладно Кот, он мужчина, а Майя и Мари? Так себе из Иевлева лгун, надо признаться. В детстве он умудрялся солгать матери «я не ел зубную пасту», забыв вытереть эту мерзкую клубничную с губ. И до сих пор помнил её горькое: «а я не знала, что мой сын — лжец». Позднее, прогуляв один день в лихой студенческой компании, попытался соврать, что заболел, и сам почувствовал, как краснеет до корней волос. На этом опыты с ложью у Германа закончились. Враньё всегда оставалось для него одним из самых отвратительных пороков человека. А сейчас, ради жизни других — способен?

Герман оглянулся на кагана, стараясь не смотреть слишком уж сверху-вниз.

Охраш был мелким, щуплым и очень юрким мужичком с жидкой бородёнкой и злыми глазами. Не молодой, лет, должно быть сорока, а то и больше. Обычно он разговаривал с другими либо с коня, либо восседая на каком-то возвышении, устланном коврами.

«Нет, не стоит, — подумал архитектор. — Не поверит. Лжецы обычно чувствуют ложь других лжецов».

Вечером, уже в шатре, Герман поделился своими мыслями с Мари, которая в племени официально считалась его женой. Девушка прищурилась: