Вот про этот нюанс Захар умолчал. Побоялся, наверное, что разгневаюсь я и сгоряча зашибу гонца. А я, кстати, мог. После битвы с чертями-то и за меньшее мог бы врезать каким-нибудь Знаком. Например, свежепрокачанным Мечом.

— Понял. Отведи-ка меня в комнату барышни, — я кивнул на заколоченную стену. — Желательно так, чтобы никого в доме не побеспокоить. Я сегодня не в настроении вести светские беседы.

— Да нету никого дома, — успокоила Марфа. — Барин с барыней в церковь поехали, к службе. О здравии барышни молиться будут.

— Это они молодцы. Очень вовремя.

Мы вошли в дом. Марфа провела меня в спальню Катерины Матвеевны.

Миленько. Изящная резная мебель, цветочки, салфеточки, картинки в рамках, кровать под балдахином. Кровать, впрочем, выглядела так, будто на ней ударно отработала смену порнобригада. Сотню дублей сняли, не меньше.

Всё измято, перевёрнуто, одна из подушек вспорота. Пухом обильно присыпало пол.

— Я хотела прибрать, да Захар не велел, — прошептала Марфа. Войдя в комнату, она понизила голос. Видимо, всё ещё боялась. — Сказал, что вы непременно появитесь и осмотреться захотите. Наказал ничего не трогать, оставить всё, как есть.

— Правильно сказал, соображает. Не зря его воспитываю.

Я шагнул в комнату. Сапоги погрузились в пух, будто по свежему снегу иду. Столик, стоявший у кровати, был опрокинут. Я присел на корточки, принялся изучать то, что лежало на полу.

Книжка на французском, гребень для волос, флакон с духами, какие-то коробочки.

— А это что?

Я поднял с пола портрет в золочёной рамке. Небольшой, с тетрадный лист. На меня смотрел красавец в шляпе с пышным пером, нарядном мундире и с неопознанным холодным оружием в руках.

Один глаз красавца был больше другого, нос уехал вбок, правый угол рта выше левого. Оружие представляло собой нечто среднее между алебардой и шампуром. Не хотел бы я получить такое в руки, врагу-то не пожелаешь. Зато румянец во всю щеку, пышные кудри, старательно выписанные кружева на воротнике. Взгляд живой и задорный… В общем, если не присматриваться, ничего. Талант у художника определенно есть. С умением пока не очень.

Марфа хихикнула.

— Не узнаёте?

— А должен?

— Ну, ещё бы! Это же вы.

— Э-э…

— Барышня самолично рисовали, — похвасталась Марфа. — С тех пор, как с вами познакомились, живописью увлеклись, уроки брали. Это ваш портрет.

— Не припомню, чтобы Катерина Матвеевна просила меня позировать…

— Она бы не осмелилась. — Марфа вздохнула. — Вы ведь — эвона, какой суровый! Портрет-то никому не показывали, кроме меня. Здесь, у себя в комнате держали, рядом с кроватью. На день под подушку прятали.

— Зачем?

— Ну, как же? Чтобы не догадался никто.

— О чём?

Марфа укоризненно покачала головой.

— Что любит она вас! О чём ещё-то?

— А если бы кто-то догадался, что бы было?

Тут Марфа задумалась.

— Не знаю. То господские дела, сложные. Что можно говорить, что нельзя… Я не разбираюсь, на всякий случай про всё помалкивала.

— Мудро… Ладно, сделаю вид, что понял. Это я с собой заберу. Не возражаешь? — Я показал Марфе портрет.

— Да берите, конечно. Барыня и барин про него не знают, не хватятся.

— Спасибо. Всё, больше мне тут смотреть не на что. Можешь приступать к уборке.

С портретом в руках я переместился к избушке на курьих ножках.

* * *

— Это кто ж такой нарядный? — заинтересовалась, глядя на портрет, Карелия Георгиевна.

— Папенька Катерины Матвеевны в молодости. Барышня по нему скучала, портрет держала на столике у кровати.

— Вона как. У кровати — это хорошо. В руки часто брала, вижу. — Карелия Георгиевна провела ладонью над портретом. — К сердцу прижимала, целовала… Живая вещица. То, что надо, принёс.

— То есть, работать можно?

— Попробую, там видно будет. Спешка в таких делах — последнее дело.

— А не опоздаем, без спешки-то? Пока мы здесь туда-сюда, Катерина Матвеевна у Кощея в плену…

— О барышне не беспокойся. Ничего с ней не будет, она Кощею живая нужна. Усыпил, поди, сразу, чтоб под ногами не мешалась.

— А если она от голода проснётся? Что там у вас в потустороннем мире насчёт питания? Доставку, небось, фиг закажешь?

— Не проснётся. Тамошний сон — это тебе не тутошний. Только с виду человек спит, а на самом деле висит между небом и землёю, не живой и не мёртвый. В едином мгновении застыл, и мир вокруг него будто вовсе не меняется. Хоть через сто лет проснуться может, а думать будет, что только-только глаза закрыл.