Не обращая внимания на Трубецкого, мы с Вольтом рванули на улицу. Мы ускорились и через несколько секунд уже были на Бауманской улице, где на наших глазах открывался разлом.

Тысячи демонов вырвались из него на свободу и хлынули на улицы столицы. А следом из разлома вышел один из Хранителей.

Бунт гремел по столице, как гром среди ясного неба. Эта ночь должна стать знаменательной для всей империи. Именно так считал молодой граф Валерий Стрельников.

Разъярённая и уверенная в своей правоте толпа бунтовщиков двигалась к дворцовым воротам. Граф шагал в первых рядах, его тонкие губы были искривлены в презрительной ухмылке, холёные пальцы сжимали рукоять пистолета.

Ещё немного — и они прорвутся сквозь кордоны гвардии, а потом свергнут прогнивший режим. Ещё немного, и граф Стрельников лично сможет свести счёты со всеми, кто посмел смотреть на него сверху вниз, начиная с князя Юрия Громова. Этот надменный и наглый князь сначала унизил графа перед князем Пожарским, а потом подобрался слишком уж близко к трону и императору.

Когда земля внезапно содрогнулась под ногами, граф поначалу решил, что это гвардейцы подорвали баррикады. Но то, что произошло дальше, не поддавалось обычной логике — брусчатка не просто дрогнула, она буквально разошлась по швам, как плоть под скальпелем хирурга, обнажая зияющую чёрную бездну.

Из разверзшейся преисподней хлынул смрад, от которого слезились глаза и сводило желудок, будто кто-то запустил туда ледяную руку и сжимал внутренности. А потом из этой бездны полезли демоны. Сотни, тысячи уродливых монстров хлынули на мостовую.

Граф увидел, как юноша в рваной холщовой рубахе, ещё минуту назад оравший рядом со Стрельниковым лозунги о свободе и справедливости, падает на брусчатку. Его тело начало дёргаться в судорогах, глаза закатились, оставив лишь чёрные, бездонные зрачки. Изо рта хлестала пена с примесью крови, а сам юноша вдруг начал вытягиваться в неестественной позе, будто невидимый кукловод дёргал его за незримые нити.

— Что за дьявольщина?! — прошипел кто-то сзади.

Но юноша уже повернул голову — слишком резко, с хрустом костей — и уставился на них.

Паника распространилась по толпе с быстротой степного пожара. Люди в ужасе метались, толкая друг друга в безумной давке, их крики сливались в один нечленораздельный рёв, напоминающий звуки скотобойни. Стрельников инстинктивно отпрянул назад, но вдруг почувствовал, как что-то коснулось его.

Нет. Не коснулось. Пробралось внутрь. Это было не просто леденящее душу прикосновение, а нечто гораздо более ужасное.

Графу казалось, будто тысяча ледяных игл одновременно вонзились ему под кожу и начали медленно продвигаться внутрь, заполняя сосуды, мышцы, проникая в самую сердцевину его существа.

Внезапная волна невыносимого холода прокатилась от живота к горлу, сжимая лёгкие словно тисками, заполняя вены чем-то густым и чужеродным. Стрельников рухнул на колени, его тело скрутилось в мучительном спазме, суставы захрустели. Теперь и он содрогался в конвульсиях, пытаясь бороться с самим собой и теряя контроль над собственным телом.

— Нет… — попытался он прошептать, но его голос был чужим, хриплым, словно кто-то другой говорил его ртом. — Нет, нет, нет…

Оно уже было в нём.

В голове вспыхнули образы — его детство, дуэли, ненавистное лицо Юрия Громова… А потом — чужие воспоминания, наполненные нечеловеческим голодом и холодной, расчётливой жестокостью. Древние. Тёмные. Голодные.

— А-а-а-а! — его крик превратился в животный вой.

Его правая рука самостоятельно дёрнулась, схватив упавший пистолет. Ноги выпрямились, хотя кости хрустели, а мышцы рвались. Он больше не контролировал своё тело.

Вокруг царил настоящий ад. Люди падали, их рвало чёрной жижей, они корчились в судорогах, а потом вставали совершенно другими. Их движения стали резкими и угловатыми как у марионеток, глаза потеряли всякий человеческий блеск, став пустыми.

— Громов, — прошипел его собственный рот, но голос был не его.

Стрельников чувствовал, как оно копошится в его сознании, вытесняя его самого. Он был заперт в собственном теле, как в гробу, вынужденный наблюдать, как оно двигает его руками, как оно поворачивает его голову.

— Я ещё здесь! — кричал он внутри, но никто не слышал.

Его ноги понесли его вперёд — не к дворцу, а куда-то в центр столицы.

И тогда он понял — их всех использовали, как пешек в чужой игре. Всех.