Парню нравилось смотреть на такую веселую Анджи! А потом абсолютно нагая красотка, усевшись на колени у него в ногах, стянула шнурком волосы и, с хитрецой посмотрев на него, прошептала:

— Сначала я тебе, а потом ты — мне. Договорились? Я не дам тебе сегодня спать, милый!

До Подорожки они тянулись медленно. Бруно, хоть и явно опохмелился, но впал в дремоту и почти не шевелил вожжами. Анджи прикорнула рядом с толстяком, а сам Каннут, вовсю клюя носом, пытался не вывалиться из седла. И лишь Клеменса был бодр, бдителен и полон энергии. Егерь, поглядывая на остальных, усмехался.

Ближе к селу парень все же перебил сон и немного взбодрился. Сзади послышался хриплый, недовольный голос Бруно:

— Ты еще совсем на мне развались, бесстыжая! Ишь, чего удумала — хозяина, как матрас использовать! А ну — кыш в седло!

В ответ женщина проворчала:

— Подумаешь! Кто ж тому виной, если ты большой, мягкий и теплый?

В Подорожке Бруно решительно заявил:

— Сегодня будем отсыпаться!

Каннут ехидно добавил про себя:

«И опохмеляться!».

Староста Жанно встретил их как дорогих гостей: уважительно поздоровался с Бруно, чуть менее уважительно, но все-таки со всем вежеством — с Анджи, и уж совсем — даже неудобно стало — почтительно оказал знаки внимания самому Каннуту.

За столом, где гости вяло «поклевали» разного вкусного, прислуживала опять Лорри. Улучив момент, Кан подмигнул женщине, чем вызвал ее благодарную улыбку и ласковый взгляд.

Глаза после бессонной ночи и после обеда слипались — хоть спички, которые здесь были длиннющими и толстыми, вставляй!

Женщины есть женщины, и проницательная Анджи мгновенно просекла смысл взглядов Каннута и Лорри. И когда они вышли из-за стола, где Бруно начал переговоры с Жанно, вооружившись для красноречия, не иначе, двумя кувшинами пива, во дворе дома женщина придержала за локоть Лорри и певуче, как лиса Алиса, протянула:

— Так вот кто, оказывается, снял первые сливки с нашего малыша! Мы с девчонками чуть не разругались, споря, кто будет первой, а тут… нашлась одна, о которой даже и не подумали!

Лорри не осталась в долгу:

— Так кто ж вам виноват, если столько тянули с этим делом?

Анджи поджала губки:

— Х-м-м… тут ты права — затянули, сами виноваты! Но тебе понравилось?

Лорри с вызовом подняла голову:

— Очень! И еще хочу!

— Может быть, милочка! Может быть! Только явно не сегодня! Где вы тут… ага! На сеновале, да? Вот и постели-ка нас с парнем, дорогуша, на сеновале. И вина туда принеси!

Каннут проспал до самого вечера, подозревая, что ночь у него будет снова беспокойной. Проснулся тогда, когда солнышко уже чуть заглядывало в окно этого помещения. Анджи, как всегда, нагая, раскинулась рядом, задорно оттопырив красивую попку, а откуда-то из-за дома звучала в два голоса непонятная песня.

Непонятной эта песня была, потому как каждая ее строка начиналась скрипучим голосом старосты, потом в этот скрип несмазанной тележной оси вплетался низкий гул пчелиного улья, который нарастал, нарастал, заполонял собой все, уходил, как слышалось и чувствовалось всем телом, куда-то за пределы слышимости. Куда-то совсем уж немыслимо низко! Потом гул возрождался, рос и ширился, чтобы внезапно прерваться и смениться медвежьим рявом! Рявом отрывистым и очень неожиданным!

В отдельных, едва различимых словах песни слышалось что-то про орков, волков, степь, тяжкую сечу и героическую гибель!

«В той степи глухо-о-о-ой! За-а-а-мерзал! Ямшик!».

«Что б их приподняло, да и шлепнуло оземь! Ну вот не такого пробуждения я ждал! Думал — разбудят меня ласковые губки Анджи, а не это вот все!».

Но женщина просыпаться, чтобы разбудить нежным минетом парня, не собиралась. Вздохнув, Кан почесал голову и решил: «Лежи, не лежи, а вставать-то — надо! Где-то в прошлый раз я у них эту будочку видел!».

Когда он вышел облегченный, а, значит, и с улучшенным настроением, из места раздумий о «Как нам обустроить Рабкрин», то, наконец, увидел место концерта и вот этих… «песняров». За столом, где их в прошлый раз потчевали, сидели староста и Бруно. Точнее, самого старосту толком и видно не было — приобнятый могучей лапой толстяка, Жанно виднелся наружу только седой головой, что не мешало ему, впрочем, выводить следующую строку этой бесконечной тележно-осевой и медвежьей песни. Бруно сидел, наклонившись к приятелю, как будто прислушивался и определял время своего вступления.

«Не… не любитель я вот такой самодеятельности!» — подумал Кан, дождавшись очередного внезапного «рява», и уж собирался снова уйти к подружке, как его кто-то потянул за руку. Парень обернулся и в чуть приоткрытую дверь коровника заметил улыбающуюся Лорри.

— Иди сюда! — шепнула она и втянула его в душный и… к-х-м-м… припахивающий сумрак буренкиного обиталища, — А подружка-то твоя — с этими вот пила!

— Как пила? Когда пила? — удивился Кан.

— А вот только ты уснул, так она и сбежала, да вот с этими вино и пила. А потом снова к тебе ушла! — наябедничала Лорри.