— Нет, уничтожение письма — это соучастие в сокрытии улики, — с пылом, достойным будущего прокурора, перебил её Григорьев. — Даже если адвокат не передаёт письмо следствию, он не имеет права уничтожать доказательство, которое может повлиять на правосудие. Более того, если дело дойдёт до суда и письмо всплывёт, а защита умышленно скрыла его, это поставит под удар и адвоката, и клиента. Этически правильный путь — объяснить нашему клиенту возможные риски и настоять на выработке иной линии защиты, не связанной с отрицанием очевидного. На самом деле, если данное письмо действительно находится у нас в руках, то продолжать существующую линию защиты неправильно. Зная о его вине…

— Какая к чёрту разница, виновен он или нет?! — резко вскинулась Алина. — Наша задача — это представление его интересов! Интерес клиента состоит в том, чтобы суд признал его невиновность!

— И поэтому ты предлагаешь пойти на нарушение закона и уничтожить улику? — уколол её Григорьев. — Сама подумай, о чём говоришь! Это подсудное дело. Если информация об этом станет известна, то ты сядешь рядом с ним в одну камеру…

— Не сяду, — высокомерно фыркнула Алина. — Дело не уголовное, а гражданское и административное. Да и вспомни условия задачи. Никто об этом письме не знает! Это было проговорено в начале. Значит, никто не узнает о том, что оно было уничтожено.

— На самом деле, вы оба отчасти правы, — сказал я, вступая в диалог. — Алина верно подметила, что она действительно не обязана и даже не вправе передавать стороне обвинения документы, полученные от клиента в рамках конфиденциальных отношений. И да, не будем забывать, что адвокат не свидетель против своего клиента.

— О чём я и говорила, — тут же заявила Алина, с триумфальным выражением на лице скрестив руки на груди. — Наша задача в том, чтобы…

— Я не договорил, Алина, — негромко произнёс я, и она тут же замолчала, быстро потеряв запал под моим взглядом.

Встав на ноги, я подошёл к ним и повернулся в сторону аудитории.

— Вот в чём тонкость. Уничтожение этого письма — это прямое этическое и уголовное преступление. Это уже не просто молчание. Это активное действие по сокрытию улики. Такой поступок делает адвоката, вне зависимости от его мотивов, Алина, участником обмана правосудия, и именно это грубое нарушение адвокатской этики. Михаил в данном случае куда ближе к истине.

Стоило мне это сказать, как Григорьев тут же приосанился и бросил довольный взгляд в сторону Дьяковой.

— Ты хвост не распускай раньше времени, — осадил я его. — Ты тоже ошибаешься в одном моменте. Ты как адвокат своего клиента не должен и не можешь самостоятельно передавать это письмо следствию. Даже если оно и инкриминирует клиента, понимаете? Такой поступок будет нарушением адвокатской тайны и разрушит доверие между вами и клиентом. Исходя из моих объяснений, что вы должны сделать?

Резкий переход от разъяснений к заданному в лоб вопросу, похоже, несколько сбил их с толку. Тем не менее следует отдать ребятам должное. Пришли в себя они довольно-таки быстро.

— Донести до клиента юридическое значение письма? — предложила Алина, и я кивнул.

— Правильно. Что ещё?

— Объяснить, что отрицание факта, подтвержденного письмом, грозит тяжёлыми последствиями. Вплоть до наказания за дачу ложных показаний.

— И? — предложил я. — Что ещё у вас есть? Какие ещё варианты?

Они задумались. Я прямо видел, как крутятся шестерёнки в их головах. На самом деле ответ был очевиден, но я уже сейчас вижу, что и сам допустил небольшую ошибку. Слишком сильно зациклил их мышление на этом письме и возможных последствиях. И сейчас их образ мышления плавно перетёк от «что я могу сделать для своего клиента» к «как бы мне прикрыть его». А это неправильно.

Впрочем, поправлять я их не собирался. Пусть своими головами думают. Говорят, что это даже полезно…

— Ну же, Григорьев, ты сам указывал на такой вариант, — подсказал я им.

— Сменить линию защиты? — тут же уточнил он, явно вспомнив свой ответ. — Например, поставить целью смягчение ответственности.

— Неплохо, — кивнул я. — Но что у вас есть ещё?

— Они могут попытаться заключить досудебное соглашение.

Повернувшись, я посмотрел на сказавшую это блондинку.

— Хороший ответ, Руденко, — похвалил я Екатерину. — Но не могла бы ты пояснить свою мысль более полно?

Девушка нахмурилась. По её лицу было видно, что она не хочет участвовать в этом, как ей казалось, представлении. Тем не менее я чувствовал, что её распирает изнутри. Она не только внимательно слушала условия данного мною случая, но и смогла найти лазейку, которая давала ей в руки хорошее оружие для дальнейшей «победы».

И своими следующими словами она быстро это подтвердила.

— Вы сами сказали, что найденная бумага являлась письмом, — пожала она плечами. — Значит, что оно было для кого-то написано. Мы сейчас не берём в расчёт, что именно в нём было написано. Главное, что оно инкриминирует их клиента. Но позволительно и обратное. Если оно инкриминирует его, то, по логике, должно инкриминировать и тех, кто находился с ним в сговоре. Само по себе слово «картель» подразумевает, что Лоскутов действовал не один. Отсюда и вывод.