«Шлем Эремны!» — отдал я мысленный приказ Заклинанию. И голову начали одновременно сдавливать ледяные тиски и рвать изнутри острые иглы.

Не взаправду, конечно. Просто это старинное заклятие — из тех времён, когда ещё считалось, что магия обязана быть мучительной, что каждое творение — тяжёлое испытание, неизбежно закаляющее дух мага.

Что ж. Потом эта чушь была отброшена, конечно… но именно ряд заклинаний из тех варварских времён никто так и не сумел превзойти. В том числе и Шлем Эремны, лучшее известное в моём мире заклятие, позволяющее напрямую и полностью контролировать все свои ощущения и чувства.

Я был уже метрах в ста от цели, когда заклинание заработало в полную силу. На душе резко полегчало, дурман полностью перестал на меня действовать, а мысли потекли чистым ручьём…

Пронизанным адской физической болью ручьём — все чувства просто-напросто тонули в этой боли, становясь мне чуждыми. Но уж физическую боль я терпеть умею.

Меня учили и те, кто считал старую магию варваров нравственным идеалом для «изнеженных чародеев тридцать второго века». Они научили меня, что такое Боль.

Обоняние и слух я тоже полностью отключил. Едкие шепотки из клокочущей Тьмы, как и тяжёлая трупная вонь преследовали меня и без всякого аурочтения, так что избавился я и от этого.

Холодный разум словно метроном отсчитывал идеально выверенную порцию маны, формировал из неё толстую ментальную иглу — и раз в одну целую три десятых секунды (или один мец — меру отсчёта времени той, что создала это чудо магической пытки) вонзал этот раскалённый шип себе в разум, заменяя им последний распавшийся.

Это парадоксально успокаивало. Физическая боль кажется самой ужасной только тому, кто не спасался с её помощи от боли душевной. Не резал себе руки-ноги от любовных страданий, не втыкал иглу в ладонь, стараясь не заснуть на важном занятии…

Или не изнывал от невыносимого голода по воле неведомой твари, ждущей меня впереди.

…Коридор казался бесконечно длинным. Глаз уже замылился, выхватывая из Тьмы сплавленные в единую массу стены… А потому я не сразу заметил.что он закончился.

Бутылочной пробкой я вылетел из коридора в…

Во что-то очень, ОЧЕНЬ едкое!!!

В первый миг из головы чуть не выбило вообще все мысли, чуть не сбило концентрацию, едва не рассеяв спасительный Шлем Эремны.

Точно, шлем! Обратившись к нему, я тут же «выключил» осязание. Полностью. Координация тут же наглухо сбилась, я слегка потерялся в пространстве.

Но зато исчезла эта жуткая боль, в сравнении с которой Шлем Эремны — лёгкий массаж головы!

На мгновение я даже поверил в высшее провидение! Стоило мне подумать о том, как ничтожна физическая боль, как я тут же чуть не сошёл с ума от этой самой боли!

Но потом я очухался и просканировал всё повнимательней.

Нет. Это была не физическая боль. Я огляделся.

Тьмы вокруг больше нет. Теперь я понял, что мой шар на скорости плюхнулся в какую-то вязкую коричневую жижу, тут же полностью в неё погрузившись.

Именно эта жижа и причинила мне такую дикую боль… но не телесную. Точнее, не только телесную. Эта дрянь явно может растворить мою душу!

От этой мысли внутри всё похолодело. Я тут же представил, как влетаю в неё не с помощью Глаза Бога, а по-настоящему, и в миг исчезаю из этого мира без следа…

И я даже не уверен, будет ли у меня после такого посмертие, перерождение и новая жизнь. Или душа растворилась бы без остатка?

Боги, благословите разведку и планирование!

Что ж, я жив… оп-па! Краем глаза я уловил, как слева от меня жижа расступилась и пошла волнами. Увидел, как в неё на скорости влетела тварь… ещё одна, ещё!

Кажется, все мои преследователи отправились поплавать вслед за мной!

Только вот им повезло куда меньше. Ведь их ничего не защищало. Я успел лишь быстро рассмотреть ближайшую тварь — чёрная лоснящаяся шкура, штук двадцать гибких тонких щупальцев с шипами, как у истыканного иглами осьминога. А венчает всё это огромная раздутая башка как у головастика.

Тварь открыла пасть. Пасть, размером почти со всю эту голову, внутрь которой я мог влезть целиком со своим несчастным шариком! Пять лепестков раскрылись звездой, обнажая по три ряда кривых клыков на каждом, высунулись два гибких языка, потянулись ко мне.

А потом неизвестная коричневая жижа начала действовать. Всё тело охотника скрючило, он явно завопил, безуспешно пытаясь грести своими щупальцами.

Но даже эти отростки метров по двадцать ему не помогли — с шипением с твари лоскутами слезла толстая шкура, начали отслаиваться куски мяса, обнажая множество дублирующихся органов.