— Варвара жива и здорова, — доктор не мог скрыть облегчения в голосе. — Игуменья Серафима пишет, что mio amato проводит дни в молитвах и пении. Её голос по-прежнему прекрасен. И ещё… — он замялся, — Варвара пишет, что не держит зла за судьбу семьи и благодарна, что женщины и дети остались невредимы. Она понимает — каждый пожинает то, что посеял. Варвара рада, что я жив и надеется встретиться после… после всего этого.

В его глазах блеснули слёзы. Я положил руку ему на плечо.

— Вы обязательно встретитесь, Джованни. Мы переживём этот Гон, и я лично позабочусь, чтобы Варвара смогла покинуть монастырь, если захочет.

— Grazie, — выдохнул итальянец. — Спасибо вам за всё. Если бы не вы, я бы до сих пор гнил в долговой тюрьме. А теперь… теперь у меня есть надежда.

Я кивнул и направился к выходу. У дверей больницы обернулся — Альбинони уже вернулся к работе, проверяя хирургические инструменты. Хороший человек. И Варвара, судя по всему, тоже. Жаль, что им пришлось пострадать из-за алчности её семьи.

Выйдя на улицу, я увидел, что ворота острога уже закрываются. Массивные створки медленно сходились, отсекая Угрюм от внешнего мира. Скоро, очень скоро эта преграда подвергнутся настоящему испытанию.

Глядя на спешащих в безопасное место людей, я знал — мы готовы. Не идеально, но готовы настолько, насколько вообще можно подготовиться ко встрече с кошмаром.

Народу на улицах было немного — большинство уже заняло свои позиции или укрылось в цитадели. И тут моё внимание привлёк громкий спор возле одного из домов.

— Дед Архип, да пойдёмте же! — уговаривал молодой дружинник седобородого старика, упиравшегося посреди улицы. — Боевая тревога же!

— Какая ещё тревога? — возмущался дед, размахивая клюкой. — Я только за солью вышел! Ты чего, Митька, меня в подвал загнать хочешь? Я тебе ещё пелёнки менял!

— Послушайте, — я подошёл ближе, — Бездушные идут. Вам нужно в цитадель.

Старик прищурился, разглядывая меня.

— А ты кто такой будешь, милок? Чего командуешь тут?

Митька закатил глаза.

— Дед, это ж воевода! Прохор Игнатьевич!

— Какой ещё воевода? — Архип недоверчиво покачал головой. — Воевода у нас Савелий был, царствие ему небесное. А этот… молодой больно для воеводы.

Я невольно усмехнулся.

— Савелий давно помер. Я теперь воевода.

— Помер? — старик нахмурился. — Да я его вчера видел! На завалинке сидел, трубку курил!

Митька тяжело вздохнул.

— Дед, ну какое вчера… Вы его полгода назад видели в последний раз.

— Не ври мне, щегол! — Архип стукнул клюкой о землю. — Я хоть и старый, но не слепой! Вчера было вчера!

Времени на долгие уговоры не было. Я мягко взял старика под локоть.

— Архип, а давайте так. Вы со мной в цитадель пойдёте, а я вам там соли дам. Целый мешочек. И табаку для трубки.

Старик заинтересованно посмотрел на меня.

— Табаку, говоришь? А какой табак-то?

— Самый лучший. Из Посада привезённый.

— Ну… — дед задумался. — Если табак хороший… Только я ненадолго! Мне ещё к Марфе зайти надо, муки занять.

— Обязательно зайдёте, — заверил я, осторожно направляя его к цитадели. — Как всё закончится, сразу к Марфе.

— А что закончится-то? — невинно спросил Архип.

Митька чуть не застонал от отчаяния. Я похлопал парня по плечу — мол, я сам доведу. По дороге дед Архип ещё трижды забывал, куда мы идём, дважды пытался вернуться за несуществующей солью и один раз уверял меня, что я его внук Степан, которого он «сразу узнал по родинке на щеке». Родинки у меня, разумеется, не было.

Сдав старика дежурным у входа в цитадель с наказом дать ему соли и табаку, я направился к казармам. То, что я там увидел, заставило меня остановиться.

На ступенях казармы сидело с десяток бойцов — все бывшие Стрельцы. Перед каждым лежал лист бумаги, в руках — огрызки карандашей. Они писали.

Сержант Панкратов, медленно выводил буквы, время от времени облизывая карандаш. Рядом один из ветеранов помогал молодому бойцу с формулировками — парень был из простых крестьян, грамоте обучился уже в дружине.

— «Любимая моя Настенька», — диктовал себе под нос Ефрем Кузьмич. — «Если читаешь это письмо, значит…»

Он замолчал, покусывая карандаш. Потом решительно продолжил писать.

Я знал, что происходит. Последние письма. На случай, если не вернутся. Среди простолюдинов грамотных было мало, но эти — бывшие Стрельцы, профессиональные воины. Их учили не только драться, но и писать рапорты. Теперь этот навык служил другой цели.

Медведев — не тот, что погиб в Сергиевом Посаде, а его однофамилец — аккуратно складывал исписанный лист в треугольник. На обороте вывел: «Жене Глаше и детям. Вскрыть, если не вернусь».